посмотреть место, господин генерал, — заверил Волкова его товарищ.
Потом к карете подъехал Кляйбер и привёз им новый кувшин холодной воды. И они поехали дальше. А через некоторое время принцесса снова выглянула в окно и сказала, указывая на север:
— Барон, видите те холмы с мельницами?
— Тут все холмы с мельницами, — заметил ей Волков, подвинувшись к окну поближе. — Тут вообще много холмов и много мельниц.
— Ну, вон те холмы, вон они, — она указала рукой.
— Да-да, — отвечал он. — Я вижу, Ваше Высочество.
— Так вот, там, за ними, идёт дорога на Туллинген, — пояснила принцесса. — Там дальше идут красивые поместья и фермы, что принадлежат горожанам. Там много садов и есть охотничьи парки.
— О, здешние бюргеры полюбили охоту? — интересуется генерал.
— Да, и фазаны у них есть, и олени, а на севере они охотятся с орлами на горных козлов, — рассказывает маркграфиня.
— Охотятся с орлами? Какие утончённые у вас тут бюргеры, — усмехается Волков. — Наши всё больше рядятся в меха, вешают на себя золото, а в обед в трактирах упиваются крепким пивом, иной раз и допьяна.
— А в Туллингене, — продолжала рассказ принцесса, — многие нобили — выходцы из шахтёров и плавильщиков, и свои состояния они сделали на добыче и торговле оловом, на него всегда большой спрос, — тут она засмеялась, — но меха и золото они обожают не меньше ваших. Хотя пьют, кроме пива, ещё и вино.
— Вы, Оливия, я вижу, хорошо знаете этих горожан. — Замечает генерал.
— Мой муж, по приглашению магистрата города, а иной раз и по личному приглашению какого-нибудь из местных нобилей, ездил сюда два раза в год на охоты. На козлов и на оленей. Я старалась ездить с ним, — поясняла маркграфиня и добавила: — Хотя охота мне никоего удовольствия никогда не доставляла. Но, помимо устраиваемых охот, горожане давали в честь приезда мужа балы. Музыку и танцы я любила, — рассказывала она, — в молодости.
— А Туллинген… — Волков уже и без этого вопроса догадывался. — Он, конечно же, город вольный?
— Вольный, — подтвердила Её Высочество. — Уже сорок лет император назначает туда своего штатгальтера, в подтверждение городских вольностей. Последний его назначенец три года назад как прибыл. Зовут его Меркурис… — она как будто вспоминала. — Он приезжал к нам с верительной грамотой. Человек неприятный, был непочтителен с моим супругом. И жена у него дурна и спесива. Она какая-то родственница императрицы, видно, поэтому полагает о себе невесть что.
Волков поморщился, как от чего-то неприятного на вкус.
— Терпеть не могу эти вольные города.
И тут принцесса засмеялась и провела рукой по его щеке, уже требующей бритвы.
— Отчего же вы смеётесь?
— То же самое говорил мой батюшка, — пояснила она. — И лицо у него тогда было точно как у вас.
Потом они снова сидели на диване и смотрели на прекрасные виды. И так как было очень жарко, занавески на окнах пришлось отодвинуть. И чтобы выглядеть прилично, если кто вдруг заглянет в карету, сидели они на целомудренном расстоянии. Они разговаривали, вернее, говорила маркграфиня, Волков же всё больше поддерживал разговор. И принцесса время от времени чуть наклонялась и украдкой касалась его руки. Женщина словно играла, и генерал был не против такой игры. Тем более, что внимание этой привлекательной женщины нравилось ему. Ах, если бы не жара.
Её Высочество уже справлялась про привал у озера, и генерал сказал ей, что скоро он будет, когда к карете, весьма бодро и поднимая лишнюю пыль, подскакал кавалерист и, довольно настойчиво постучав по стенке кареты плетью, заговорил:
— Господин! Господин!
Уже от одной озабоченности в его голосе генерал растерял навеянную дорогой и жарой истому. Да и принцесса вдруг посмотрела на него без всякой игривости во взоре: что этому человеку нужно? Зачем он подъехал к нам?
Волков и сам это хотел знать, а посему тут же выглянул в окно кареты.
— Ну, говори.
И измученный жарой кавалерист, из-под шлема которого стекали капли пота на лицо, произнёс всего два слова:
— Люди, господин.
Люди. Простое и ясное слово. Чего уж тут непонятного? Если бы вестовой говорил о крестьянах, так и сказал бы: люди простые или мужики. Или сказал бы: люди торговые, то есть купчишки. Или сказал бы: люди именитые, если бы хотел рассказать о выезде какого-то сеньора. Нет, он сказал «люди», и в устах человека военного это слово имело всего один смысл. Это те люди, что одеты в железо и в руках железо держат. И генерал сразу спросил у него то, что должен был спросить:
— Где они? Сколько их? И какие они?
— Сзади нас, — кавалерист плетью указал генералу, высунувшемся из окна, в ту сторону, откуда они приехали. — Две версты отсюда, вон она, дубравка в холмах, там они. Конные, но не рыцари. Но тоже хорошие кони у всех, высокие. Сержант сказал, их эскадрона два, не меньше. Заскочили на холм, галопом зашли, спешили будто, в дубах и спрятались.
«То есть две кавалерийские роты. Восемьдесят-сто-сто двадцать кавалеристов… Немало! Да ещё и таились!».
Ох и не нравилось всё это генералу, ох и не нравилось! От лени и следа не осталось, зато пришла вдруг тревога. Кавалеристы за ним идут, да ещё и по дубравам прячутся. А ведь до Швацца всего два с половиной дня пути оставалось. А там он мог уже и о принцессе не волноваться, и о деньгах… Там бы он сходил в купальни, потом сел бы считать деньги, потом, чтобы не тащить с собой целые обозы серебра, поменял бы его на золото и уже с ним, поимев на прощанье высокородную и прекрасную женщину, он двинулся бы домой, по пути заехав к архитектору, чтобы тот ехал побыстрее достраивать замок. А уж потом направился бы в Вильбург к герцогу, за похвалами и наградами.
И вдруг целая куча кавалеристов позади него. Да как же всё это ему не нравилось; вот только маркграфиня, кажется, его тревог не разделяла.
— Барон, что с вами? Отчего вы так переменилась в лице? — она даже улыбалась. — Тут нам нечего бояться, тут мои пределы.
«Ну, вы и въезжая в ущелье Тельвис так считали!».
Он не отвечает ей, и не потому, что груб,
