заживо.
Рука его продолжила движение, распласталась по бедру, перешла на ягодицы, и вдруг мои ноги поднялись, сомкнулись вокруг его тела, и от ощущения крепкого давления между бедрами у меня перехватило дыхание.
Проклятье! На этот раз мне нужно было больше. И чтобы как можно меньше лишнего между нами. Мне так этого хотелось, что даже было наплевать, что обнажить себя перед ним придется и мне.
Его поцелуй замедлился, стал глубже, из лихорадочного превратился в нежный.
Я просунула между нами руку за пояс его штанов, провела вниз по его животу и еще ниже.
Его губы сложились в улыбку, не отрываясь от моих.
– Осторожнее, принцесса.
Я поцеловала его – поцеловала эту улыбку. Не поцеловать было бы кощунством.
– Почему?
– Потому что я не хочу, чтобы наш первый раз произошел в переулке, в трех футах от кучи кишок.
С этим было не поспорить. Но – стыдно признаться – часть меня настолько его хотела, что я бы сделала это и здесь, просто чтобы погрузиться еще в одно первобытное наслаждение. Сперва кровь, потом секс. Может, я все же была вампиром в большей степени, чем мне казалось.
Его свободная рука бережно легла мне на шею. Следующий поцелуй получился иным: мягким. Напомнил мне то, как Райн целовал в пещере мою шею. Нежно и заботливо.
У меня сжалось сердце. Ничего вампирского. Ничего кровожадного и холодного.
– Орайя, посмотри на меня.
Я открыла глаза. Наши носы соприкоснулись. Лунный свет освещал каждую царапинку на его коже. От этого света зрачки чуть сузились, и в этих холодных лучах радужка вокруг них была почти фиолетовой.
– Скажи мне хоть что-нибудь честно, – тихо проговорил он.
Хоть что-нибудь честно.
Самое ужасное из честного состояло в том, что с Райном честно было все – всегда. Он видел меня насквозь. Понимал все мои сложности и дурацкую раздвоенность. Я была честной, даже когда не собиралась. Он не страшился темных сторон моей натуры и не порицал мою сострадательность.
И еще, мысль о том, чтобы погибнуть, так и не узнав его полностью, была мучительна.
И как мне было что-то из этого произнести? Нужна ли ему была такая честность? Да и способна ли я сама была вытащить ее наружу из моей кровоточащей души, не распустив все швы?
– Может быть, мы завтра умрем, – сказала я. – Покажи мне то, для чего стоит жить.
Секундная пауза, словно в этом ответе было что-то болезненное. И губы его изогнулись.
– Ты оказываешь на меня давление.
Он снова меня поцеловал – на этот раз не требуя, а обещая.
– Но я готов. Мы полетим. Надо обогнать рассвет.
Райн украдкой целовал меня, когда мы летели. И когда с первыми лучами солнца приземлились в Лунном дворце. Эти поцелуи были осторожными и нежными и сопровождались легкими касаниями его зубов, как предвосхищение нашего бурного утра. Когда мы вернулись в апартаменты, мое сердце бешено билось о ребра, а дыхание было частым. Странно кружилась голова – все чувства притупились от интенсивности моего желания и обострились от предвкушения того, как оно удовлетворится. Я не в состоянии была признаться себе, сколько раз и в каких мелких подробностях представляла, каково это будет: попробовать Райна на вкус, прикоснуться к нему, почувствовать его внутри.
Но реальность, конечно, не походила на фантазии. Она оказалась более коварной и более опьяняющей.
Дверь закрылась. Я прислонилась к стене, глядя, как Райн запирает замок. Даже движение мышц его руки было великолепно, все жилы вибрировали, как струны в оркестре, тонкие и изящные.
Каким же потрясающим он мне казался!
Райн запер дверь и повернулся ко мне. Долгие несколько секунд не говорил ничего. Думал ли о том же, что и я? Представлял себе, как пройдет последняя ночь, которую мы проведем вместе?
Последняя.
Матерь, как же я старалась не думать об этом слове. События, происходившие в эти дни, изгнали его из мыслей. Но правды было не избежать.
Последнее испытание – завтра ночью.
И Райн, и я – в финале.
Редко, крайне редко на Кеджари оставался в живых более чем один участник.
Райн первым прервал повисшую тишину. Он приблизился ко мне, пробежал кончиками пальцев мне по носу, потом по рту и подбородку.
– Принцесса, что такое?
Я не могла ему солгать, поэтому вместо ответа сказала:
– Поцелуй меня.
И – да хранит его клятая Ниаксия – он так и сделал.
Я чуть не таяла под этим поцелуем. Мне хотелось обернуться вокруг его тела, как плющ забирает под себя камень. Я открыла ему губы, сомкнула руки вокруг шеи. Его пальцы стиснули мне волосы, слегка натянув.
Его рука замерла, большой палец водил по волосам, поцелуй стал медленнее, и я подумала, что Райн, возможно, тоже вспоминает пир и мои волосы вокруг его пальцев.
Мне и тогда хотелось, чтобы он меня не отпускал. Может, в тот момент я и поняла, что мне теперь всегда будет этого хотеться, пусть я и страшилась признаться себе.
Может, страшилась и сейчас.
Мои зубы сомкнулись на его губе, вызвав у Райана удовлетворенный вздох. Его руки шарили по моему телу – спустились вниз по спине, ягодицам, задержались на бедрах, словно он запоминал мои очертания. У него были такие большие руки, что кончики пальцев подобрались мучительно близко к средоточию желания. Но все же недостаточно близко.
Его губы медленно изогнулись в улыбке, а пальцы не спеша двигались выше… впивались глубже.
– У тебя слишком толстые доспехи.
Что в нем было такого, что я так осмелела? Я поцеловала его, потом скользнула рукой вниз, по груди, животу, вниз. Даже через слои одежды он отвечал на мое касание так же легко, как я отвечала на его. Невероятное, мощное ощущение – чувствовать, как он подрагивает под моими руками. Слушать едва ощутимое содрогание в его дыхании.
– У тебя тоже, – прошептала я, не отрываясь от его губ.
Должно было пугать, что он настолько дико меня хочет.
Но не пугало. Только распаляло мое собственное желание до исступления.
Он прижал меня сильнее, туже стянув мне волосы, и запечатал мой рот поцелуем, таким внезапным и страстным, что все померкло. Он наклонился, выпустил мои волосы и, обхватив ягодицы руками, поднял меня. Я целовала его губы, подбородок, шею, а он отнес меня в свою комнату, и мы вдвоем упали на кровать. Он накрыл меня широким торсом. Я высвободила руки, чтобы заняться его доспехами. Дело предстояло непростое – все эти пуговицы и ремни, через которые пробираться вслепую было особенно трудно.
