сопровождение и обучение. От меня: магазин, половина фасада первого этажа и твоя квартира.
Я повесила блузку на вешалку для полотенца и начала расстегивать молнию на юбке.
– Насколько я помню, там было несколько исключений, – заметила я, роняя юбку и перешагивая через нее.
– Я смутно помню, о чем шла речь.
Я повесила и юбку. Как бы то ни было, ma chère, к хорошей одежде нужно хорошо относиться.
– Мне кажется, исключения касались некоторых прав. Извини, – сказала я и, наклонившись, стала стягивать колготки.
Ни одна уважающая себя соблазнительница не станет, ma chère, стягивать с себя колготки перед мужчиной. В этом действии нет того очарования, как при постепенном отстегивании чулок от подтяжек, после чего шелк неизбежно соскальзывает с ноги.
Когда я выпрямилась, на мне ничего не было, кроме бюстгальтера и трусиков, белого кружевного комплекта Chantelle Fête – белый цвет, по крайней мере, свадебный. Когда я впервые надела такое белье года два назад, казалось, мир изменился: оно было удобным, хорошо облегало фигуру, словом, настоящий переворот в мире моды, ma chère. Тебе сейчас трудно понять, но до их появления каждый школяр, наверное, думал, что груди от природы имеют форму конуса.
Джим проследил за моими движениями и снова погрузился в воду.
– Ты говоришь о правах, – произнес он, укладываясь так, что из воды над пеной торчала одна голова. – Что ты имеешь в виду?
– Супружеские отношения.
– Супружеские?
– Да. Не согласишься ли ты пересмотреть условия соглашения?
Он нахмурился, по-актерски изображая работу мысли.
– Только на равных условиях. Мне кажется – сугубо в деловом смысле, конечно, – что я немного обнажен.
Последние слова прозвучали, когда его лицо расплылось в широкой ухмылке и бесстрастная маска полностью исчезла.
– На равных?
Я расстегнула бюстгальтер, и он соскользнул на пол, пока я, стоя босиком на кремовом коврике, снимала трусики. Может, когда женщины надели это белье, и произошла революция, но на самом деле, наоборот, когда снимали.
– А теперь на равных?
– Теперь да.
Я шагнула к ванне.
– Мне холодно.
– Ты предлагаешь выбросить то исключение?
– Да, мне кажется, оно уже не нужно.
– Да, – ответил он. – Оно только мешает.
Я сделала еще один шаг и нависла над ним.
– Я бы внесла новый параграф, еще одно исключение.
– Ты о красной помаде? – усмехнулся он.
– Да.
– Согласен. Добавим как дополнительное условие ко всем остальным.
– Что у тебя за пена?
Наклонившись, я отогнала пузырьки в сторону и улыбнулась.
– Не знаю… там флакон.
Я огляделась: в конце ванны стоял большой зеленый флакон Badedas.
– А-а, моя любимая.
– Я купил ее в Берлине, в отеле.
– Ты не возражаешь, если я присоединюсь?
– Жду, когда ты спросишь.
– Подвинься.
Он сел, и я опустилась в воду за его спиной, и, вытянув ноги по бокам ванны через его бедра, обвила его руками, положив голову на изогнутую спину. Несколько секунд никто из нас не шевелился и не говорил.
– Прости, что все так получилось, – искренне сказал Джим.
– Прощаю. Если бы ты рассказал мне о своих планах, я бы сбежала.
– Значит, я почти научился поступать как надо.
– Да – как и с Badedas.
Я поцеловала его в плечо.
Он подвинулся ко мне, положил голову мне на плечо и поднял глаза.
Ох, ma chère, я тогда не привыкла к его сияющей улыбке.
– Ты хочешь сказать, что, если бы у меня была нужная пена для ванн, не пришлось бы столько мучиться.
– Совершенно верно.
Глава 27. Без прикрас
Глазам не верю. Взгляни на часы. Через сорок минут выходить, а я вместо того, чтобы готовиться, все болтаю.
Передо мной словно вся жизнь прошла. Нет, ты посмотри на меня. Ты когда-нибудь видела, чтобы я выходила на люди неподготовленной?
Знаешь, что мой ритуал длится час, если не торопиться. Спешить нельзя, я уже один раз все испортила. Ох, ma chère, что же делать?
Это безнадежно. Я так нервничаю, что и ровной линии не проведу. Вспомни себя на первом свидании – так я еще хуже. Мне шестьдесят три, не семнадцать. Уж чему-то должна была научиться. Начну с волос. Надо причесаться. Ты причешешь? Ох, спасибо тебе.
Странно, как все повторяется. Около восемнадцати лет назад, после поездки в Берлин, я была беременна тобой и поразилась, что твоему отцу нравилось расчесывать мне волосы. Слышала такое? Забавно, правда?
Он вспоминал, как в детстве играл с сестрой. По-моему, просто хороший способ расслабиться после работы, снять костюм и официальную маску и превратиться в Джимми из Монтичелло, мальчишку, который выбился в люди. У твоего отца два образа: Джим с непроницаемым лицом и Джимми, мой лучший друг.
Сложная взаимосвязь. А теперь ты расчесываешь мне волосы, как раньше отец. Теперь, говорит, артрит мешает. В детстве мама заплетала нам с Кристль косы. Ставила нас перед собой и расчесывала спутанные локоны, потом брала их в руки, словно охапки соломы, и закручивала в пучок над виском. Она плела косы, включая новые пряди и укладывая короной. Каждое воскресное утро мы ходили в церковь в лучших традиционных платьях с широкими юбками, наши белые фартуки были накрахмалены, как картон, поверх ярких ситцевых в мелкий цветочек подолов, а на головах – золотые венцы волос. Привычка – вторая натура.
Через четыре года после той поездки в Берлин, наверное, летом семьдесят шестого – в общем, тебе было три годика, – возвращались мы через Центральный парк из зоосада, и тут твой отец встретился с чиновником нью-йоркского городского совета, занимавшегося планированием. Джиму не хотелось упустить возможность побеседовать в неформальной обстановке.
Мы подождали несколько минут, потом ты стала выпрашивать мороженое, которое продавали недалеко в киоске. Не помню, как ты выпустила мою руку, но когда подошла наша очередь и я хотела спросить, что ты выберешь – зная, что любишь ванильное или клубничное, – вдруг поняла, что тебя нет. Исчезла.
– Летти! Колетта!
На крики прибежал твой отец.
– Где она?
Видела бы ты его взгляд, ma chère, – будто я потеряла все.
– Она только что стояла рядом, – расстроенно бормотала я. – В очереди за мороженым. И пропала.
Мы звали тебя снова и снова. Джим велел мне не двигаться с места, вдруг вернешься. Я не плакала, не бегала, как безумная, просто остолбенела, охватываемая приливами тошноты и страха.
Меня, словно стервятники, окружили люди. Джим бегал от дерева к дереву, от скамейки к скамейке, а советник призвал патрулировавшего парк полицейского. Все спрашивали, как ты выглядишь.
Я никогда не наряжала тебя в дирндли, но те цвета как-то просочились и в твой
