Что и говорить, мужчина сильно изменился за прошедшие тридцать четыре года: опускавшиеся ниже плеч волосы, аккуратно схваченные в нижней трети лентой, поредели и сделались совершенно белыми; когда-то курчавые локоны разгладились и стали прямыми. Черты лица утратили былую мягкость и жизнерадостность: уголки губ резко опустились вниз, брови, казалось, никогда уже не смогут изменить своего настороженно-хмурого выражения.
Самое же угнетающее впечатление производили глаза: потухшие, потускневшие от бессонниц и, кажется, слёз, они были похожи на окна ветхого брошенного дома. Карл хорошо помнил то время, когда в этом доме ещё горел живой свет и хлебом-солью принимали добрых друзей.
Но прежний свет погас, и только ветер гуляет ныне по пыльным закоулкам души, обнажая и без того ужасающее запустение.
– А вы постарели, профессор, – просто сказал оборотень.
Глава 31, в которой решаются на откровенность
Лорд Октавиан Севир молчал, ошеломлённый и до крайности раздосадованный странными словами брата.
Никто в блистательной, сияющей белизной камня Аманите не смел открыто перечить ему. Прямое неповиновение верховному лорду есть измена. Воистину, страшнее этого преступления сложно было сыскать!
Но что же делать теперь? Неужели и вправду – кликнуть ближнюю стражу, велеть арестовать Лукреция? Неминуемо последуют допросы, муторные судебные разбирательства… И сильнейшее давление, которое окажут на него тетрархи и влиятельная аристократия из подвластных им четырёх домов, приведёт к тому, что придётся собственноручно подписать указ о смертной казни.
Спасти изменника даже лорд-защитник не сможет.
Это в Ледуме был живой бог на троне, который принимал решения единолично, в Аманите же правили строгие законы, не знающие исключений. Закон есть закон, но…
Мыслимо ли такое: обезглавить на главной городской площади аристократа крови из правящего дома Аманидов? Советника первого ранга, старшего из рода Севиров? Родного брата верховного лорда Бреонии? Какой невозможный позор… Неужели так желал начать он своё славное правление? Неужели такие скандалы помогут ему сделать Аманиту снова великой?
– Зачем испытываете моё терпение? – устало произнёс наконец правитель, вновь отвернувшись. – Я разочарован в вас, советник… как и наш отец был разочарован. Увы, вы совершенно бесполезны для семьи. Говорите же, что собирались, и постарайтесь более не попадаться мне на глаза. Никогда.
Лукреций низко опустил голову, но тем не менее упрямо продолжил свою мысль:
– К сожалению, милорд, вы уничтожили последнее официальное послание из Ледума. Возможно, нашим дипломатам удалось бы обнаружить в нём хоть какой-то небольшой промах или двусмысленность. Незначительный казус белли, который получилось бы использовать как повод для обоснованного объявления…
– Исключено, – холодно перебил Октавиан. Благородно-серые глаза его, обычно светлые, в эту минуту потемнели от избытка тщательно скрываемых эмоций. – Я не глупец. Меня готовили стать правителем с малых лет, и я хорошо знаком с особенностями дипломатической переписки. Как, впрочем, и вы сами.
Ведь и Лукреция Севира когда-то готовили стать правителем, готовили с самого рождения.
– С точки зрения формы эпистола была составлена безукоризненно, – вынужден был признать лорд Аманиты. – Содержание также вполне укладывалось во все возможные нормы права. Это была превосходная отписка, в которой никто не сумел бы отыскать ошибок. Но помилуйте, Лукреций, все мы умеем читать между строк и хорошо понимаем двуличный язык дипломатии. И знаете, что увидел я там, в том деликатном письме? Кровь! Ледум смеет угрожать войной – в случае если мы продолжим настаивать на приглашении!
– Это умелая провокация. – Вежливый тон голоса Лукреция вступал в противоречие с резким смыслом произносимых слов точно так же, как и тон посланий из второй столицы вступал в противоречие с их подлинным содержанием. – На самом деле Ледуму не нужно открытое противостояние, как не нужно оно и Аманите.
Октавиан покачал головой.
– Однако же противостояние с Ледумом становится дурной привычкой, – сухо заметил он. – Мы никак не сможем избавиться от неё без решительных мер.
– Милорд, если вы всерьёз намерены возродить традиционную власть верховного лорда, – советник на миг замялся, – которая ныне не может считаться даже номинальной, вам следует быть терпеливым и осторожным. Стоит всеми силами избегать войны, на пороге которой мы стоим, и постараться решить вопрос грамотным политическим давлением. Ввязываться в кровопролитную схватку, не имея перед Ледумом никаких зримых преимуществ, – чистое безрассудство. Правитель Ледума, Алмазный лорд – коварный и изобретательный противник, которого рискованно недооценивать. Очевидно, что он намеренно провоцирует вас на действия, которые может осудить общественность многих городов. Не поддавайтесь.
Окончательно и бесповоротно выходящее за рамки придворного этикета, поведение брата всё более и более повергало лорда в смятение. Правильные черты лица аристократа исказила растерянность, постепенно перерастающая в гнев, взгляд приобрёл свинцовую тяжесть.
– Мне послышалось, Лукреций, или вы смеете давать указания своему лорду?
В голосе также проскользнули нотки всех некстати проснувшихся эмоций, которые правителю не полагалось испытывать. Услышав это, Лукреций поднял взгляд и с почти отеческой заботой посмотрел на брата, которого был старше ровно на десять лет.
– Именно так, Октавиан, – спокойно подтвердил советник. – Вы вправе прервать это вопиющее нарушение условностей в любой миг, и я с позором отправлюсь в тюрьму… или даже на плаху. Но мне всегда казалось, вы умнее. Мне думалось, вы тоже устали играть по этим унылым правилам – они слишком тесны для вас.
– Не мною и не вами придуманы эти правила!
Октавиан также повернулся и недоверчиво посмотрел на того, чьё лицо было так похоже на его собственное. Если говорить откровенно, в глубине души он искренне любил кровного брата, а до восьми лет, в самом нежном возрасте, ещё и почитал его как престолонаследника и будущего лорда. Авторитет Лукреция в сердце правителя был велик. Тем не менее царящая в столице атмосфера бесконечных интриг и непрекращающаяся закулисная борьба за влияние давно отучили Октавиана доверять людям, а тем паче верить в искренность их побуждений.
В этом застывшем в правилах городе масок так сложно было открыться и довериться кому-то… Сам он долгие годы вынужден был тщательно скрывать свои чувства, прятать их глубоко: общение инфанта с опальным старшим братом было ограничено и помимо его воли постепенно сведено на нет. Последние десять-двенадцать лет Лукреций и вовсе практически не появлялся во дворце, и Октавиан лишь изредка мог видеть его на расширенных заседаниях городского Сената, куда, согласно протоколу, приглашался инфант и все члены августейшей фамилии.
Видеть мельком, бросать осторожные краткие взгляды, избегая ненароком встретиться глазами… неся себя так высоко, как и приличествовало будущему правителю Аманиты.
