в конце ритуала погаснут – твой останется надежно охранять мою волю. А сам ты будешь жить и наблюдать за тем миром, который так и не стал твоим. И терзать себя мыслью о том, что мог бы встать рядом, а будешь стоять на коленях. Может быть, через годы ты и передумаешь. И я сам возвышу тебя. В знак былой близости.
Молчание. Все оставались в его власти, не в силах перебить или ответить. Горту и не нужны были ответы – зачем?
Брендон даже в Бетлеме не чувствовал себя таким беспомощным. В мыслях путались прошлое и настоящее, его собственные чувства и чувства юного друида, который снова видел былого врага и снова не мог даже повернуть голову.
Но они все еще были живы. А значит, должна была быть возможность. Хоть что-то.
В потоке мыслей стал отчетлив голос в голове. Брендон уже заподозрил бы, что правильно его отправили в Бетлем, но узнал голос Брадана, звонкий и яростный. Что ж, не худший собеседник для последних минут жизни.
«Самодовольная тварь! Он не всесилен, всесильных нет! И песня его не всесильна! Он один, а нас много!»
«Ценное замечание. Если бы я мог, я бы уже снес ему этим серпом голову. Но, как видишь, пока не получается даже шевельнуть пальцами».
«Серп уже был осквернен нашей кровью. Незачем портить его еще больше. Смотри, маг-учитель. Он держит шестерых. Но не понимает, что нас здесь десять».
«Брадан, прости, но ты очень плохо считаешь».
«Это ты очень плохо считаешь. Смотри, мы же тоже стоим здесь: Филитиарн, Нуаллан, Фергус и я, Брадан, ученики Катбада. Только Каллахан вспомнил первым и первым погиб снова. Пусть Фергус еще не понимает, как вообще здесь оказался, но остальные-то понимают. А его душу разбудит песня».
Безумие – говорить с голосом в своей голове и просить у него совета. Но еще большее безумие – отвергать его, когда сам ничего больше не можешь.
«Что я должен сделать?»
«Тогда, в тот кровавый Самайн, он обманул нас. Он сказал, что мы откроем ферн, чтобы миры соединились, и мы пели жизнь, и силу, и весну, когда он заставил нас замолчать на столетия. Эту песню знает любой друид».
«Но я не друид».
«Зато я друид. И моя воля свободна. Просто разреши мне это сделать».
Брендон еще успел подумать, что если им удастся победить, но в его голове навсегда останется Брадан, ему будет очень неудобно преподавать в Дин Эйрин… а потом стало уже все равно.
Потому что Брадан запел.
Он вступил, едва взяв дыхание, почти беззвучно, на грани слышимости, так дышит земля, так падает снег, и Горт даже не сразу понял, что происходит. Брадан пел о воде, которая замерзает, чтобы хранить сны деревьев и трав, зная, что весной вернется к жизни. И рядом с ним вдруг шевельнулась Эпона… нет, Нуаллан, друид Нуаллан подхватил такие знакомые слова, сильный низкий голос напоминал о деревьях, что проснутся и зазеленеют в свой срок.
Теперь Горт услышал. Движение его руки – Нуаллан замолчал, но рядом с ним запел Филитиарн, и все пел Брадан, и Рэндалл, он же Фергус, непонимающе прислушался к чему-то и вдруг улыбнулся, вплетая свой голос в песню будущей весны и зимней надежды. Зеленые узоры на стенах стали гаснуть, превращаясь в бледный болотный свет.
Горт протянул руку к серпу, но рука казалась ему тяжелой и неловкой, серп выскальзывал из пальцев, скользкий, словно от крови. Тогда он запел тоже. В его песне была тяжесть льда высоко в горах, давящий ужас обвала, близость снежной бури, хоронящей под собой все живое, лишающей зрения и сил.
Но он опоздал. Они пели. Пели все вместе, пели весну, пели таяние льда и снега, пели теплый ветер, несущий запах талой воды и первоцветов.
Даже если я умру,
Даже если ты умрешь,
Даже если мы умрем —
Придет весна, растает снег,
Оживут деревья, запоют ручьи,
Зима не властна над весной…
Песня Горта слабела под этим напором, как слабеет и идет трещинами речной лед.
Друиды завершали свой ритуал, оборванный четыреста лет назад. Свой, не Горта. Они восстанавливали ферн, а не уничтожали его.
Торжествующе запела на ольхе малиновка, вторя их голосам.
Сквозь трещины в камне капнула вода. Одна капля, другая – снег там, в черном небе, сменился дождем, дождь – торжествующим ливнем, который приходит весной смыть серые полосы снега и скопившуюся грязь. Пахло ландышами, ивовым цветом, тополиными клейкими почками. Ливень прорвал сеть корней над трещиной сверху, просочился меж камней, и весенняя вода широко и сильно плеснулась в чашу. Трещина в чаше мешала ей удержать воду, но Брадан помнил – она треснула, услышав ложь Горта, тогда, четыреста лет назад. То, что разрушено, можно исправить, ложь лечится правдой, и Брадан сказал то, что было правдой до донышка:
– Эшлин, я люблю тебя. Я думал тогда о тебе до самого конца.
Потоки воды лились в совершенно целую чашу. Она наполнилась до краев и за края, вода смыла память о скверне старой крови с нее и серпа. Серпа друидов, разделяющего сущности, отделяющего истину от лжи, срезающего больные побеги и ночные мороки. Невидимая цепь, созданная Гортом, не выдержала песни Круга, памяти Круга, очищающего ливня и силы серпа, вместе взятых, – она стала слабеть.
Брадан, Нуаллан, Филитиарн и Фергус улыбнулись.
Но ничего еще не кончилось.
Едва пленники ощутили, что морок падает и они способны пошевелиться, как сразу несколько стеблей плюща метнулись к Эшлин и, подхватив ее, как клубок разумных змей, подтащили к Горту – она не успела ни вскрикнуть, ни дернуться. Еще один такой же клубок окружил Гьетала – не трогая, лишь намекая.
– Красоту ритуала вы уже испортили, думаете, что я позволю испортить его смысл? – усмехнулся Горт. С его волос текла весенняя вода. – Я убью ее раньше прочих, прямо у вас на глазах, если попробуете мешать мне, и ее сила даже не станет частью моей задумки, она просто останется блуждать эхом в этих камнях. Грустное посмертие для ши, пусть и с фоморской кровью.
Брендон застыл, отчаянно высчитывая момент, когда Горт отвернется, отвлечется, сделает хотя бы шаг в сторону. Он хорошо понимал, что безумный ши будет сейчас следить больше всего за ним и Гьеталом. Эпона, Эдвард и Рэндалл только приходят в себя после песни друидов. Делить с другим память и сознание – это как управлять скачущей лошадью с кем-то
