дна медленно поднимались пузыри, беззвучно лопались на поверхности. Я полез в воду. Иван посмотрел на меня с выражением «одно дурне приехало в турне» – у богатых москвичей, мол, свои причуды, красиво жить не запретишь – вот, схватит за палец водяная крыса, тогда будешь знать, как не слушаться папу, маму, Владимира Федоровича и прочих умных людей. И все-таки это меня не остановило.
У крутого бережка я откинул кугу, пошарил в плотном черном отвале и, к удивлению своему, обнаружил там норку. Неглубокую узенькую норку наподобие мышиной.
Сунул туда пальцы и тут же почувствовал острый укол. За первым уколом последовал второй. В норе сидел рачонок. Это он не замедлил вцепиться в меня своими молодыми клешнявками. Не забыв старую науку, я довольно быстро вытащил рачонка из норы – за эти самые готовно протянутые ко мне клешнявки. Только вот что удивило – панцирь рачонка был очень уж крепковат для несмышленого мальца, рачьей жизни еще не повидавшего, – это был панцирь взрослого рака.
– Иван, держи! – крикнул я и кинул рачонка на берег.
Тот ловко, на лету, поймал рачонка, сжал ему клешнявки пальцами, осмотрел несколько гадливо, будто паука, и покачал головой.
Рядом с первым рачонком в следующей же лунке я поймал второго, такого же маленького, но еще более крепкого, совсем костяного, оглядел внимательно и понял: не рачата это были, а взрослые раки, выродившиеся взрослые раки. Что-то им наступило на жизнь, на гены, что-то придавило – кто-нибудь выбросил в реку поросячий кал – штуку ядовитую и для воды вредную, как серная кислота, может, что иное – не знаю. Ясно одно – это были взрослые выродившиеся раки.
Я извлек из нор штук двадцать рачат – отвел душу, вспоминая прошлое, детство, – больше раков не было, – и вылез из воды размягченный, сам себе близкий и никаких претензий к себе самому не имеющий. Каждый знает, что мы чувствуем, когда возвращаемся в прошлое, хотя в жизни есть одно жестокое правило – никогда не возвращаться в свое прошлое. Иначе можно проиграть настоящее.
Но это, я думаю, для крупной игры, для возвратов, которые становятся новой точкой отсчета в жизни, не для мелочей, а мой возврат был мелким.
И тем не менее в Ивановых глазах возникло что-то новое – не уважение, конечно, нет, но нечто похожее на это – тюфяк, мол, московский… тюфяк-то тюфяк, но тюфяк этот может, оказывается, не только бумагу марать, а умеет отвинчивать гайки на колесах и ловить водяных клопов. Он сидел на корточках перед горсткой шевелящихся, шелестящих костяной одеждой раков, подбивал пальцем одного, наиболее шустрого, упрямо рвавшегося в пешее путешествие, возвращал его обратно, цокал языком, пока я, озябший, выстуженный ленивой летней водой – не так она, оказывается, тепла, – выбирался на берег.
– Вот тебе и рыбалка, – пристукнул я зубами, когда выбрался, – рыбы нет, раки есть. Испечем сейчас на костре, оч-чень это вкусно – печеные на костре раки, мясо у них сладкое, как у американских лобстеров…
Что такое американские лобстеры, Иван не знал, но на всякий случай многозначительно кивнул – вкусное, мол, это дело – лобстеры, лицо его сделалось важным и одновременно сонным.
– Пива только нет. Где сейчас можно достать пиво?
Иван молча приподнял плечи – до разговора со мною он пока не снисходил, для этого надо было стрескать вместе килограммов пять соли – и то разговор будет односложным, из слов «да» и «нет», а чтобы разговор был нормальным, надо осилить уже пудик, не меньше.
– И я тоже не знаю, – сказал я, – если только в областном центре, в ресторане…
Недаром говорят, что рыбалка – та же пьянка, только в резиновых сапогах.
В Ивановом взгляде промелькнула сожалеющая тень, он снова подбил упрямого рачонка и неожиданно заговорил – вот уж действительно неожиданность!
– Я таксу хочу себе купить, – сказал он.
– Зачем?
– Лис много развелось.
– А Набат?
– Набат Симке не помешает. – Иван не выдержал, взял шустрого рачка за грудь, словно бы хотел рассмотреть, где движок у этого неуклюжего существа – очень уж прыток был товарищ.
Оказывается, Иван уже и имя таксе дал – Симка, значит, он давно уже подумывал о второй собаке.
– Набат с Симкой будут дружить. – Иван сунул рачонку сухую былку – тот с ходу перехватил ее, две половинки полетели на землю, Иван сложил былки вдвое – рачонок перекусил и двойную порцию, сложил вчетверо – у рачонка оказались железные клешни, он перерубил и это.
– Набату, может, лекарства какие нужно достать?
– Нет. А вот с таксой – тут я один не обойдусь. – Неподвижное спокойное лицо Ивана оттаяло, что-то в нем пробудилось, потеплело, и глаза потеплели, к зимней тревожной синеве их добавились желтые, коричневые тона. – Никогда не видели, как такса берет лис, а? Я видел – очень понравилось. Красота. Бесстрашная собака – без всяких яких лезет в нору прямо к лисе, хватает ее за сопатку и тянет, как червяка, на воздух. Хватка мертвая – умирать будет, а зубы не разожмет. Лиса тявкает, сопротивляется, пукает, а такса знай тащит ее наверх. Мировая собака.
– Но случается, что таксы погибают в норах. Возьмет там лису, а вытянуть не может. Тогда таксу откапывать надо, других рецептов нет. Иначе задохнется.
– Откопаем, коли понадобится.
– Это если знаешь, в какую нору ушла такса, а если не знаешь, тогда как?
– Голос-то она из-под земли подает?
– Не знаю. Тявкает, наверное.
– Вот по этому тявку и можно найти место определенья.
– Но лиса-то тоже тявкает.
– У лисы голос другой – тонкий, хлипкий, как у щенка. Будто она катаром верхних дыхательных путей болеет.
– У такс голоса тоже тонкие.
– У Симки будет грубый, хриплый голос, – проговорил Иван убежденно, – специально выберу такую! – Он был упрям, имел внутри что-то очень твердое, единственно верное, как он считал, все слова были для него водой, они просто разбивались об эту его убежденность.
– Грубый так грубый, – примирительно произнес я. Чего мне с Иваном делить, чего ругаться? – Запиши мой московский телефон и дай мне свой адрес, я присмотрю хорошую таксу, с родословной чтоб, с документами и с медалями, – останется только перевезти ее в Красное.
– Только чур без меня не покупать, – предупредил Иван. – Я это сделаю сам.
Конечно, хозяин должен подбирать собаку под себя. Все псы разные – у одного нос теплый, сухой, а у другого – сопливый, холодный, как кусок льда, одна собака разноглаза и усата, словно воюющий араб, другая слепа – на морду вообще очки надо цеплять, и безуса, у третьей взгляд плутовской, ускользающий– тут я Ивана понимал, пообещал, что без него не стану покупать собаку – все будет тип-топ…
Утром, когда солнышко едва забрезжило – розовина его была слабой, печальной, навевала мысли о непрочности бытия, о том, что все проходит, и в первую очередь проходит сам
