прекрасного рисунка; дверь была узкая стрельчатая с двумя стеклянными отверстиями в готическом стиле, украшенными шёлковыми вишнёвого цвета занавесями с чёрной и голубой бахромой. Меблировка комнаты состояла из низенькой кровати античной формы, дивана, обитого бархатом вишнёвого цвета, и вышитых табуретов; в глубине, на мраморном возвышении, формой напоминавшем алтарь, стояла маленькая позолоченная консоль. На ней были поставлены этрусские вазы, наполненные редкими цветами, и серебряные подсвечники с розовыми свечами; посреди комнаты стоял стол, покрытый турецкой скатертью, на котором поставили два сервиза, фарфоровый и серебряный вызолоченный, и два прелестных хрустальных графина, предназначенных для прохладительных напитков. Этой комнате предшествовала передняя с выштукатуренной жёлтым гипсом перегородкой, украшенная белыми барельефами и вымощенная мозаикой. Быстрота, с которой всё это было устроено, увеличивала ценность внимания; всё здесь напоминало утончённое изящество виллы. Ноемия улыбнулась при виде этой внимательной заботы; она поняла, что одно слово, сказанное ею вчера в разговоре, пробудило в кардинале, отбросившем всякое смирение, желания, целью которых было папское могущество, а фундаментом, на котором он хотел основать свои стремления, была она, Ноемия.
В этом прелестном убежище девушка легко забывала мелкие неприятности, которые аббатиса причиняла ей на каждом шагу; в своём новом жилище она нашла три или четыре шкафчика, наполненных самыми изысканными лакомствами. Почти у всех римских монахинь со средствами есть такие убежища, называемые в Испании retiro; у каждой из них собирается свой кружок, род тайного заседания, где все треволнения мирской церкви, все слухи и толки находят себе отголосок. У Ноемии собирались те монахини, которые не боялись проклятий, с глухой ненавистью сыпавшихся на еврейку; впрочем, её угощение также немало привлекало их. Как бы то ни было, но здесь, в этом уголке, часто затевалась немного вольная болтовня, подсмеивающаяся слегка надо всем.
В этих разговорах Ноемия снова услыхала о гордости римского двора и высшего духовенства, о роскоши и высокомерии кардиналов, о явной ненависти и затаённом соперничестве сильных мира. Сплетни — вечный предмет римского досуга, любящего вмешиваться в чужие дела. Искусство и удовольствия, любовные интриги, самые суетные и самые сладострастные развлечения, всё подчиняется неизбежным пересудам; но молодая еврейка держала себя выше всего этого — её занимали наблюдения над действиями Церкви.
С тех пор как папство всеми своими помыслами, привязанностями, предпочтениями и желаниями предалось мирским интересам, духовная сторона составляет для него лишь пышную декорацию, служащую для возвышения блеска святейшего престола; то, что было основанием, целью, правилом, стало, вследствие нечестивой небрежности, лишь пустой тщеславной роскошью. Религия, которая в принципе должна была умерять, уничтожать излишества человеческого тщеславия, в настоящее время искажена до такой степени, что возбуждает действия и принципы, самые пагубные для истинного христианства.
В самом порядке вещей светская власть должна была служить средством, а духовное могущество — целью; какое-то непонятное уклонение с пути истины перемешало эти роли к великому вреду для обеих властей.
Было бы более нежели наивно доискиваться, что сталось в Риме с истиной католической веры, с чистотой христианских принципов и с уважением к евангельскому учению, — обо всем этом теперь мало заботятся.
Таким образом, наблюдения Ноемии должны были ограничиться материальной стороной Церкви.
Подобно тому как при римском дворе молодая еврейка была поражена великолепием трона, точно так же в церкви её поразила роскошь алтаря, но вскоре здесь, как и там, она убедилась, что под кажущимся величием скрывается пустота.
Молодая еврейка для знакомства с римской церковью употребила те же приёмы, как и при папском дворе, она изучала людей и их действия. Живя в свете, она ознакомилась с нравами римского народа; принятая в интимный круг высшего общества, присматриваясь к их жизни, привычкам, интригам и политике, она проникла в тайны римского двора.
Сведения, приобретённые ею в низших классах, она с пользой употребила при изучении высших, знание недостатков простолюдина помогло ей открыть пороки знати; и теперь, вооружённая светочем знания, она намеревалась исследовать церковь, чтобы привести к концу принятое ею на себя тройное обязательство, результат которого представлялся ей подобным яркому столпу, руководившему в пустыне странствием израильского народа по воле Божией. Непосредственно за папством и священной коллегией, составляющими сенат и синод государства, во главе которого стоит корпус прелатов и монсеньоров, это разнородное двусмысленное сословие, поставленное на границе между средним и низшим слоями общества; затем остаётся спуститься в самую глубину ризницы. Это клерикальное население составляет род муравейника, находящегося в беспрестанном движении и постоянно занятого каким-нибудь прибыльным предприятием. От одного к другому, от высших к низшим классам переходят пороки; нравственная испорченность, коварство, жадность и хитрость составляют характерные черты принцев римского двора и римской Церкви.
Честолюбие, гордость и жадность одинаково встречаются под сутаной из пышного пурпура и из саржи, под тогой и каской, под стихарём и под епитрахилью, под епископской камилавкой точно так же, как под самым грубым подрясником, под красной шляпой и под чёрным клобуком; всех их одинаково волнуют те же стремления, те же страсти и те же вожделения.
Интриги, лицемерие и все проявления ложной набожности этих представителей церкви, руководящие их мыслями и действиями, имеют в виду лишь одну цель: сделать из религии промысел, торговлю или доходную статью.
Непоследовательность бросается там ещё более в глаза, нежели при высших должностях; беспорядки там ещё более живучи и постоянны; аббаты, пребендарии, викарии, офицеры святейшего престола, клерки, состоящие при администрации, трибуналах, секретариате и канцеляриях, дворяне, милостынные священники, прислуга представляют страшную массу, вокруг которой движется в отчаянии голодная толпа бедных священников, старцев, поседевших на службе, ветеранов священства, которых Рим, упоенный роскошью, оставляет бродить нищими по Святому городу.
Это одна из отвратительнейших ран, одно из самых отталкивающих явлений римской Церкви.
В своей нетерпимости, столь противной христианскому учению, католическая церковь сказала:
— Вне меня — нет спасения!
В своей жадной страсти к земным благам римская церковь воскликнула:
— Вне меня — нет благосостояния!
Увлечённое двойной приманкой богатства и власти, всё римское население стремится к священству, находя в нём отголосок своей жадности и честолюбия. Каждый полагает, что церковь, давая ему средства для удовлетворения своих вкусов, наклонностей и нравственной распущенности, сумеет отпустить ему грехи, причиной которых будет она сама.
Из этого пагубного стремления, отнимающего столько сил, которые можно было бы с пользой употребить для общества, происходит двойной вред.
Страна теряет важные, необходимые услуги. Духовенство же, напротив, переполняется целой толпой искателей, интриги и соперничество которых заграждают все пути; эта нечестивая волна, пена которой достигает подножий алтаря, оскверняет святыню; этот излишек предложения против спроса порождает нравственную низость, гнусность и невежество, с которыми, как
