этот голос звучит не внутри, а снаружи, и даже эхом отдаётся в замкнутом пространстве ванной. Стоя на коленях перед унитазом, я оглядываюсь по сторонам: кафель цвета крем-брюле, широкое зеркало с двумя матовыми светильниками, белоснежная раковина, тускло мерцающие краны, перламутровая ванна, бледно-голубая занавеска с мультяшными рыбками и зелёными водорослями, — и вот словно под водой я вижу чей-то расплывающийся силуэт, тёмные провалы вместо глаз, оттопыренные уши, и ледяная волна ужаса охватывает моё тело, сердце срывается в галоп, мгновенно распухают барабанные перепонки, и появляется пронзительный свист, будто мне врезали пощёчину со всего маху. К этому невозможно привыкнуть, хотя прекрасно понимаешь, что всё это — игры разума.
Я давно уже придумал себе «врага» (или «друга» в зависимости от ситуации), которого назначил своим антиподом, а если быть более точным, то я придумал для себя козла отпущения. На первый взгляд он похож на меня, как отражение в зеркале, но если присмотреться, мы во многом отличаемся: я — сильный, а он — слабак, я — смелый, а он — трус, я — умный, искромётный, талантливый, я всё схватываю на лету, а он — глуповатый, заурядный, ограниченный, — я бы про него сказал: мой недалёкий родственник.
Когда я был ребёнком, то постоянно упрашивал маму, чтобы она родила мне братика. С самого детства я был очень скрытным и нелюдимым. Сколько себя помню, у меня никогда не было настоящего друга, потому что я никому не доверял и уж тем более не мог откровенничать с родителями, поскольку они никогда меня не слушали и не воспринимали всерьёз. Я просил маму, чтобы она родила мне братика, но мама только отшучивалась, и в результате я породил его сам.
Раньше мы дружили, и мне было с ним очень интересно. Я доверял ему сокровенные тайны, рассказывал смешные истории, делился впечатлениями, жаловался на сверстников… Особенно он помогал мне пережить ночь, когда я не мог уснуть, а это происходило довольно часто. Мама спрашивала меня по утрам: «С кем ты постоянно шепчешься?» — я конфузился и отвечал: «Наверно, что-то снится». До определённого момента мы были очень близки, но пройдя вместе через отрочество, мы стали заклятыми врагами и соперниками. Он всё делал вопреки моим желаниям — мешал учиться и заниматься спортом, путал в голове мысли, портил мои отношения с людьми, и чем дальше, тем больше он создавал мне проблем.
Каждую весну и каждую осень он накидывал мне на шею удавку и медленно затягивал петлю. Учёба в школе давалась всё с большим трудом. В десятом классе у меня начались приступы падучей болезни: раз в неделю, а то и два раза, я терял сознание совершенно неожиданно, словно кто-то выключал свет в моей голове. Потом начались обследования: литрами брали кровь, мочу, и даже какую-то пункцию огромным шприцом, — в итоге у меня ничего не нашли, по мнению врачей я оказался «совершенно здоров», но я продолжал падать всё ниже и ниже… Теперь я понимаю, кто был виноват во всех моих поражения и просчётах. Теперь я знаю, кто не даёт мне жить, работать, дышать, жрать, спать, трахаться, получать удовольствие от жизни. «Я могу уничтожить этого ублюдка. Я могу сделать вид, что его не существует», — подумал я и покосился на занавеску; там никого уже не было, и только смешные рыбки пучили удивлённые глаза.
— Я могу тебя уничтожить! Слышишь? Могу! — крикнул я и услышал в ответ его хрипловатый смех; он раздавался откуда-то из вентиляции.
Измождённый я вернулся в комнату и упал на кровать. Бред продолжался. Как спасательный круг, он мешал мне погрузиться на самое дно безумия. Он уводил меня от самых страшных мыслей и откровений.
Самосознание, супер-эго, чувство собственного достоинства и прочие атрибуты личности даны нам для выживания, для неадекватной оценки нашего существования в пределах этой псевдо-реальности. Наша жизнь для нас должна иметь слишком высокую цену, чтобы мы цеплялись за неё с фанатичной одержимостью. На самом деле, жизнь отдельного человека или животного по шкале природных ценностей ничего не стоит, — даже смерть миллионов это не трагедия, а всего лишь статистика, — но в восприятии человека его собственная жизнь так же бесценна, как и ужасна смерть. Всё наше самосознание держится на одном гвозде — на лживой установке, что ты есть индивидуум и что ты чем-то отличаешься от других участников пищевой цепи. Находясь в промежуточном состоянии, ты совершенно чётко осознаешь собственную ничтожность и рабскую зависимость от общих законов природы, от которых точно так же зависят самые примитивные существа. А ещё ты понимаешь, что твоя жизнь — это всего лишь короткая вспышка в бесконечном потоке энергии. Ты — никто. Ты — плоскатик на мониторе Вселенной, и тебе никогда не сравниться с Богом. Для чего тогда жить?
— Наконец-то, — услышал я радостный голос откуда-то слева. — Ты делаешь успехи!
Я чуть повернул голову и увидел в кресле тёмный силуэт — в ужасе отвернулся.
— Хватит дурака валять, — продолжал он. — Я знаю, что в номере есть заначка. Ты отложил бабки на чёрный день. Вот он и настал. Надо всего лишь отодвинуть кровать… А дальше звёзды рассыплются бриллиантами по синему бархату, и луна побежит до самого горизонта, оставляя на поверхности океана мерцающий след. Всё закончится — и боль, и одиночество, и страх… И ты поймёшь, что смерти нет, что смерть — это всего лишь пробуждение.
— Кто ты такой? — спросил я с лёгких раздражением, не поворачивая головы в его сторону…
В комнате было темно: я выключил телевизор и подсветку номера, чтобы хоть как-то уснуть, и только дверь была слегка приоткрыта в ванную, откуда выпадала тонкая полоска света. Я почувствовал, как на моих руках волосы встают дыбом и рвотный комок опять подступает к горлу, и вдруг в одно мгновение мне стало хорошо, все неприятные ощущения отступили, и я почувствовал лёгкую эйфорию, или некое облегчение, которое, по всей видимости, испытывает каждый человек перед смертью, и то же самое, наверно, испытывает в последний момент грешник, сгорающий в огне аутодафе.
— Кто ты? — повторил я, чуть шевельнув губами, практически беззвучно.
— А ты угадай, — ответил он. — Между прочим, мы с тобой уже встречались.
— Что я тебе — гадалка? — Я совершенно перестал чувствовать страх, и даже какие-то фривольные нотки появились в моём голосе. — Кто ты? Моё альтер эго?
