На этаже остановился лифт и забрал мою жену, — как мне показалось, забрал навсегда.
Сутки без алкоголя кажутся целой вечностью. Абстиненция — это мучительный переход из одного мира в другой, это как пробуждение после волшебного сна, в котором всё было так красочно, удивительно, неповторимо и в котором ты был просто счастлив, — и вот постепенно ты начинаешь просыпаться: где-то на заднем плане появляется характерное беспокойство, по всему телу пробегает лёгкая дрожь, дёргаются конечности, холодеют кончики пальцев, сотни тоненьких иголок впиваются в твои лодыжки, сон начинает распадаться на фрагменты, и вдруг жестокая реальность вторгается в твой разум, разрушая хрупкую иллюзию вечного блаженства, — рай не может быть вечным, вечным бывает только ад. За каждую секунду блаженства тебе придётся расплачиваться годами страданий и самобичеваний — такова главная концепция христианства, оптимальной религии для рабов, которые были созданы «богами» для непосильного труда на «золотых» рудниках. Неси свой камень безропотно, сын мой, терпи лишения и боль, полюби эту жизнь, несмотря ни на что, или смирись, потому что Господь тоже терпел, а после смерти тебе ещё придётся ответить за грехи, и даже там тебя просто так не оставят в покое. Страшно, когда нет альтернативы. Путь только один, и никуда не свернёшь, как в туннеле: впереди — свет, за спиной — тьма, а на глазах — шоры.
Прекрасный сон всегда заканчивается в «понедельник», и не важно какой день — на календаре… Приходит страшное отчаяние — разум из последних сил пытается сохранить иллюзию комфорта, не желая принимать гадкую реальность, в которой морозные утренние сумерки наполняются озабоченными людьми; они скрепят по снегу валенками и суконными ботами, и белый пар поднимается над их взмыленными спинами, и тяжкий путь их озаряет бледный рассвет, и этих людей миллионами глотают тёмные распахнутые пасти и с хрустом перемалывают турникеты, — никогда не иссякнет этот молчаливый, безропотный, бесконечный поток рабов, вынужденных ради куска хлеба всю свою жизнь гнуть спину на хозяев, обеспечивая их потребности и прихоти. Мне тошно становится, когда я открываю утром глаза, ошарашенный по голове будильником, и понимаю, что обречён, так же как и все, на это вечное рабство. Пробуждение всегда ужасно, но когда наступает ночь, а в доме нет ни грамма алкоголя, даже пустырника, вот тогда ты рискуешь пройти все круги ада.
Сперва ты начинаешь ворочаться, наматывая на себя простыни; пытаешься найти удобное положение для тела, чтобы хоть как-то уснуть или провалиться в короткое забытье, но не тут-то было: слишком долго ты прибывал в релаксе, чтобы снова уснуть. Ты не можешь спать и не можешь бодрствовать. Ты не можешь читать, потому что сливаются буквы и твой разум с трудом пробивается к сути через эти нагромождения слов и знаков препинания. Ты не можешь смотреть телевизор, потому что мерцающий экран режет глаза и полным абсурдом кажется буквально всё, что там происходит, — жизнь кажется бессмысленной, а любая человеческая деятельность воспринимается как феномен, — чем бы дитя ни тешилось, лишь бы оно не вешалось.
Привычный порядок вещей рушится под воздействием иррациональной силы — за одну ночь обесцениваются общечеловеческие ликвиды, на которых построена вся наша жизнь, хотя разум с фанатичным упорством цепляется за этот уклад, но «пуповина» всё-таки рвётся, и ты выходишь в некое метафизическое пространство, которое можно с большой натяжкой назвать «сингулярностью». Возможно, это прогрессирующий бред и начало делирия, но рассматривая окружающий мир через эту призму, ты понимаешь, что он не натуральный, не материальный, как мы это себе представляем, что это самый настоящий суррогат, что мы в этом мире — всего лишь энергетические фантомы, что все наши желания, мотивы, поступки, принципы, ценности, страхи, представления, противоречия и даже слова, которыми мы пользуемся каждый день и которые имеют для нас такое значение, на самом деле кем-то запрограммированы, совершенно условны и не являются результатом эволюции, то есть естественного развития, а значит навязаны нам свыше. Наше сознание есть органичное продолжение нашей псевдо-реальности, и на этом уровне оно останется навсегда, потому что состоит из тех же атомов и молекул. Даже образ Бога во всех религиях имеет антропоморфный вид, и это лишний раз доказывает примитивность нашего мышления: нам даже во сне не приходит какой-то иной образ, кардинально отличающийся от гуманоида. Может, после смерти нам откроется великая истина, и тогда наша мысль, не ограниченная узкими рамками нашего восприятия и не обременённая плотью, достигнет самых непостижимых высот? Я в этом очень сильно сомневаюсь, ибо мышление человека заканчивается, как только прекращается кровоснабжение мозга. Мысль, которая не является результатом биохимических процессов, является лишь предметом религиозной философии, и научных фактов, доказывающих это предположение, пока нет. Я очень сомневаюсь, что после смерти сохраню свою имманентность и духовный опыт, а это означает лишь одно, что лично для меня продолжения не будет. С точки зрения нигилиста, это уже является отпущением грехов, потому что не придётся отвечать за свои поступки, а с точки зрения верующего человека, вся его жизнь теряет смысл… О каком спасении идёт речь, если нет души? В какого Бога он верил, если не имеет даже представления о нём? Миф о загробной жизни для кого придумали? Для холопов — ведь нужно было как-то подсластить их горькое, беспросветное существование. Вот и получается, что вся его вера — это лишь хитроумная фальсификация, предназначенная не для его спасения, а для порабощения, в первую очередь — его сознания, а потом уже — его свободолюбивой природной сущности.
— Нет!!! — кричу я во всю глотку. — Нет!!! Не надо мне вашего рая!!! Я просто хочу уснуть без сновидений… Просто хочу умереть.
Укутавшись в одеяло, я выхожу на балкон, чтобы покурить… Пламя зажигалки вспыхивает и гаснет на ветру. Сигарета вибрирует в пальцах. Опять щёлкаю зажигалкой, прикрывая огонёк дрожащей ладонью. По всему телу пробегает дьявольский озноб — возникает впечатление, что все мышцы и сухожилия сокращаются непроизвольно; даже черепушка дёргается на шее, как у голубя при ходьбе. Вдыхаю горячий дым, и мне становится совсем плохо… Сигарета падает в темноту, рассыпается алыми искрами, их подхватывает ветер и разносит по асфальту. В глазах темнеют фонари, уходящие длинной вереницей вдоль аллеи; гаснут звёзды, луна исчезает в глубоком чёрном кармане, как серебряный доллар…
Я успеваю донести удушающую рвотную массу до унитаза — из меня хлещет чёрная желчь. В голове всплывает мысль: «Наверно, я сегодня умру», — кто-то насмешливо отвечает: «Двести граммов вискаря, и ты как новенький», —
