клетку с голодным львом.
Какому-то толстяку он из любопытства распорол живот, желая выяснить, что тот прячет в своей утробе. Он называл одноногими и одноглазыми тех, кому выкалывал глаз или ломал ногу. Как-то в один из редких выходов в Город он вдруг обнаружил, что в Риме скопилось слишком много инвалидов, увечных и больных людишек, что никак не украшало его столицу. На следующий день префекту Города было приказано собрать всех калек, обмотать им ноги так, чтобы теперь их конечности были похожи на змеиные хвосты, и нарядить кого титаном, кого драконом. Затем их выпустили на арену, и император всех сразил стрелами.
Благосклонно он встретил предложение своих вольноотпущенников переименовать месяцы: август было предложено именовать коммодом, сентябрь – геркулесом, октябрь – непобедимым, ноябрь – преодолевающим, декабрь – амазонским. Последний месяц года получил свое наименование в честь Марции, которая теперь обладала всеми правами императрицы, и при выходах в Город ей оказывались царские почести за исключением того, что в ее процессии отсутствовал факелоносец. Коммод заказал ее портрет, где Марция была изображена в качестве девы-воительницы. Чтобы доставить удовольствие «любимой женщине» – так Коммод называл ее в кругу друзей, – император сам в наряде амазонки вышел на арену сражаться против гладиаторов.
Чем дальше, тем отчетливее фантазии цезаря приобретали мрачное, отдающее смрадом Аида зловоние. На все возражения, которые порой еще позволял себе Клеандр и крайне редко Тертулл, он давал один и тот же ответ: так хочет народ Рима! Переубедить его стало очень трудно. Собственно, он перестал воспринимать возражения, он просто отказывался их слышать. На известие о том, что в казне мало денег, отвечал: продавайте должности. Каждому римскому гражданину хочется побыть членом какой-нибудь коллегии, посидеть на должности эдила, квестора, претора, а то и консула. Многие жаждут вписать свое имя во всадническое или в сенаторское сословия. Вот пусть и платят за удовольствие.
Однажды в хорошем настроении он принялся объяснять Тертуллу:
– Теперь все будет по-другому. Теперь мы все сплотимся в единую общину, где не будет ни бедных, ни богатых. Все будет общее, и каждый сможет пользоваться тем, чего у него нет, позаимствовав желанную вещь у соседа. Мы выстроим новый мир. Рим сожжем и возведем новый город. Он будет назван моим именем – Колония Коммодиана! Звучит?
Тертулл по привычке поклонился.
Император помолчал, потом признался:
– А вообще-то мне скучно, Постумий. Люди – мразь. У всех в утробах одно и то же. Всех тянет на историческую белиберду. Полагают, что я слеп и не понимаю, какие именно аналогии они пытаются отыскать в так называемых сочинениях Тита Ливия, Тацита и иже с ними. Вся эта свора борзописцев смертной ненавистью ненавидела императоров. Вот по кому клетки с голодными львами плачут. Ты придумал бы что-нибудь?.. Хочешь, я дам тебе разрешение написать комедию? Можешь издеваться и насмехаться над кем угодно, но только чтобы было весело.
Тертулл опустил голову, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы.
– Что молчишь? – спросил Коммод.
– У меня не получится, – признался стихотворец.
– То есть? – вскинул брови император.
– У меня не получится весело.
– Почему?
– Не знаю, государь. Но весело не получается.
– А ты пробовал?
– Пробовал.
– Ну, в этой беде мы тебе поможем. Ты еще не раздумал жениться на Норбане?
– Нет, господин.
– Вот и не женись. Я сам подберу тебе жену. Обхохочешься!
– Но господин… – бросился к нему поэт.
– Не приближайся! – резко отстранился от него император. – Не сметь подходить близко!..
Тертулл застыл.
Император успокоился, отер пот со лба.
– Почему ты решил, что мой выбор окажется хуже, чем эта толстая девка? – чуть обидевшись, спросил цезарь. – Поверь, Постумий, я желаю тебе добра. Хочу, чтобы вновь заиграл твой блистательный комедийный дар, а то Рим заскучал. Все ходят повесив носы. На улицах не слышно смеха. Погода их не радует, игры их не радуют, недовольны денежными раздачами – мол, маловаты! Пользуются бесплатным угощением и тут же за столами поносят тех, чью щедрость должны были бы восхвалять. Надо взбодрить римлян, приятель, заставить их улыбнуться.
– А кто не улыбнется? – не удержался Тертулл.
– Как это? – удивился император, потом насупился: – Не будет смеха, будем искать виновных, это будет верное решение.
* * *
Из письма Постумия Тертулла наместнику обеих Панноний Бебию Корнелию Лонгу.
«…был объявлен день моего торжественного бракосочетания. Поверишь ли, Бебий, с какой тяжестью на сердце я прощался с любимой Норбаной. Ей было приказано покинуть мой дом и поселиться отдельно. Последнюю ночь мы провели, не выпуская друг друга из объятий. Оба плакали. Рассуждали о том, что не прочь окончить свои жизни вот так, в тепле и близости. К утру эти сладостные мысли растаяли. Я готов был лишить себя жизни, готов был дерзко отказаться от навязываемой мне невесты. Кто она? Какого рода? Ничего не было известно. Молода ли, красива или невыносимая уродка? Поверишь, Бебий, – ничего! От того, чтобы отказаться от насильно навязываемой невесты, меня удержала мысль, что Норбана останется одна в этом страшном, перевернутом мире, где каждый обязан вообразить себя Геркулесом и ежедневно совершать подвиги, где бог живет во дворце, жрет, пьет, справляет естественные надобности, где с непостижимым легкомыслием меняют названия месяцев, где полагают, что на подобное своеволие не найдется божественной управы. А мне чудится, что подобных шутников когда-нибудь и кто-нибудь все-таки сумеет вытащить на суд, скорый и справедливый. Если же такой суд невозможен, тогда действительно становится и скучно, и грустно.
Хотя, Бебий, если признаться честно, жить, по-видимому, не стоит, ведь это письмо я дописываю уже после моей так называемой свадьбы. Когда наконец мне удалось вырваться из лап моей новой поганой, вызывающей отвращение супруги. Далее писать сил нет. Если доведется встретиться, расскажу все подробно. Если нет, умоляю, выполни мою последнюю просьбу – приюти Норбану. Она не станет тебе и Клавдии обузой. Когда все закончится и ей позволят вернуться в столицу, у нее будет где и на что жить. Деньги и купчая на собственный дом, расположенный неподалеку от твоей городской усадьбы, ты найдешь у своего прокуратора Юкунда (он внушает мне доверие), так что тебе не придется тратиться на ее содержание. Я прошу тебя, не отталкивай Октавию, приюти ее хотя бы на время, не дай возможности задуматься о страшном. Пусть твоя Клавдия присмотрит за ней, пусть утешит Виргула, пусть расскажет, что жил на Земле человек, который называл себя Божьим сыном. И называл не для того, чтобы убивать, пускать стрелы, метать дротики, шутить, казнить и миловать, вскрывать внутренности, кормить человечиной диких зверей, убивать диких зверей, но
