Звонить я не стал. Мне хотелось сделать ей сюрприз.
Когда я приехал туда, садовник-австралиец накрывал пленкойклумбу с тюльпанами. Ожидались заморозки на почве.
День добрый, — сказал он, улыбаясь. Не будь он летшестидесяти с лишним, кособрюхим и совсем седым, я заподозрил бы, что Эмииспользует его для личных услуг.
Мне открыла горничная. Я прошел на заднюю террасу, где, онасказала, была Кендра.
На цыпочках я подкрался к ней сзади, открыл коробочку скольцом и поднес к ее глазам. Она испустила тот же воркующий восторженныйгорловой звук, а я зашел спереди, наклонился и нежно, бережно поцеловал ее.
— Я люблю тебя, — сказал я. — И хочу сейчас же жениться натебе и перевезти тебя ко мне.
Она заплакала. Но и я тоже. Я опустился рядом с ней наколени и положил голову на прохладную полу стеганого халата. И долгое времяоставался в этой позе, следя, как темная птица парит на воздушных потокахвверху, грациозно кружа в солнечном блеске осеннего дня. Я даже задремалнемного.
Перед обедом я привез Кендру в гостиную, где Эми сидела содним из тех кукольных красавчиков, которых начала теперь культивировать. У нееуже заплетался язык.
— Мы хотим сообщить тебе, что решили пожениться.
Кукольный красавчик, не посвященный во внутреннюю политикуэтого дома, произнес в голливудской манере:
— Поздравляю вас обоих. Это чудесно! — он даже отсалютовалнам бокалом мартини.
Эми объяснила:
— Собственно, он влюблен в меня.
Кукольный красавчик посмотрел на меня, потом снова на Эми,потом опустил взгляд на Кендру.
Я быстро развернул кресло и покатил его по паркету к двери.
— Он был влюблен в меня со второго класса и жен шея на нейтолько потому, что знает — меня ему не получить!
И она швырнула свой бокал об стену, разбив вдребезги. Внаступившей тишине я услышал, как кукольный красавчик неловко кашлянул исказал:
— Пожалуй, я лучше пойду, Эми. Как-нибудь в другой раз,может быть.
— Сиди, где сидишь, дерьмо, — сказала Эми, — и не рыпайся,мать твою.
Дверь Кендры я за нами запер — на маловероятный случай, чтоЭми придет извиниться.
Около десяти она начала тихонько посапывать. Сиделкаосторожно постучала в дверь.
— Это я, сэр. Хозяйка наверху. Спит.
Я наклонился и нежно поцеловал Кендру в губы.
Свадьбу мы назначили через две недели. Никакой помощи я уЭми не просил. Правду сказать, я старательно ее избегал. Впрочем, как и онаменя. В дом меня впускала и дверь за мной запирала прислуга.
Кенара с каждым днем приходила во все большее волнение.Поженить нас должен был в моей гостиной священник, мой шапочный знакомый поклубу. Я послал Эми приглашение, написанное от руки, но она не откликнулась.
Полагаю, я не подходил под понятие "близкийродственник". Полагаю, вот почему я узнал об этом из радионовостей, когдаехал в контору в то пасмурное утро.
Одну из самых видных семей города вновь посетила трагедия —сначала, год назад, погиб отец, жертва грабителя, а теперь прикованная кинвалидному креслу дочь упала с длинной лестницы в семейном особняке. Видимо,она оказалась слишком близко к краю площадки и не справилась с управлением. Онасломала шею. Мать, по их сведениям, держат на больших дозах транквилизаторов.
Думаю, в тот день я звонил Эми раз двадцать, но она ни разуне ответила на мой звонок. Трубку чаще всего брал садовник-австралиец.
— Очень печально тут, приятель. Такая чудесная была девушка.Примите мои соболезнования.
Я плакал, пока у меня больше не осталось слез, а потом взялбутылку виски "Блэк энд уайт", принялся мало-помалу осушать ее всером сумраке моего кабинета.
Алкоголь обернулся вагнеровской оперой смены настроений —тоски, грусти, сентиментальности, ярости, а в завершение мне пришлось крепкообнять мой холодный твердый унитаз — меня рвало. Я не принадлежу к чемпионам попоглощению спиртных напитков.
Она позвонила перед самой полуночью, когда я тупо смотрел надиктора кабельного телевидения. Ни единое его слово не доходило до моегосознания.
— Теперь ты знаешь, что чувствовала я, когда ты убил Вика.
— Она была твоей родной дочерью.
— Какая жизнь предстояла ей в этом кресле?
— Ее в него усадила ты! — Я вскочил и закружил на месте, какобезумевший зверь, ругая ее последними словами.
— Завтра я иду в полицию, — сказал я.
— Иди-иди. А я тоже пойду туда и расскажу им про Вика.
— Ты ничего не можешь доказать.
— Предположим. Но могу пробудить у них подозрения. На твоемместе я об этом не забывала бы.
Она повесила трубку.
Был уже ноябрь, и радио полнилось жестяными циничныминапоминаниями о приближающемся Рождестве. Каждый день я ходил на кладбище иразговаривал с ней, а потом возвращался домой и усыплял себя "Блэк эндуайт" и валлиумом. Я знал, что это русская рулетка — такое сочетание, — нонадеялся, что мне повезет, и я проиграю.
Утром после Дня Благодарения она позвонила еще раз. Со дняпохорон она не подавала признаков жизни.
— Я уезжаю.
— Да?
— Да. Я просто подумала, что предупрежу тебя на случай, еслитебе надо будет связаться со мной.
— С какой стати?
— А с той, что мы сращены бедрами, милый, фигуральновыражаясь. Ты можешь посадить меня на электрический стул, а я тебя.
— Возможно, мне наплевать.
— Как драматично! Если бы тебе правда было наплевать, тыпошел бы в полицию два месяца назад.
— Стерва.
— Я собираюсь устроить тебе маленький сюрприз, когдавернусь. Так сказать, подарок к Рождеству.
Я пытался работать, но не мог сосредоточиться и взялдлительный отпуск. Выпивка превращалась в проблему. Алкоголизм был в семьяхобоих моих родителей, так что часы черного беспамятства, полагаю, не явилисьтакой уж неожиданностью. Я перестал выходить из дома. Я узнал, что все, что вамтребуется — от кукурузных хлопьев до виски, — вам будет доставлено домой, былибы деньги. Раз в неделю приходила уборщица и бульдозером разгребала беспорядок.Я смотрел старые фильмы по кабелю, пытаясь забыться в беззаботности мюзиклов.Как они нравились бы Кендре! Утро за утром я просыпался на полу кабинета,видимо, попытавшись добраться до двери и не преуспев. Как-то утром я обнаружил,что обмочился. Собственно говоря, меня это оставило равнодушным. Я пытался недумать о Кендре, и все же думать я хотел только о ней. Плакал я, наверное,пять-шесть раз в день. За две недели я похудел на двадцать фунтов.
