— Чем ты занимаешься, внучка? — слышала она в уме презрительный голос бабушки. — Ты бы еще вступила в центр психологической реабилитации изнасилованных дам!
Черная игла принесла бы ему смерть.
— Убей его, и дело с концом, — предложила бабушка Ева.
Золотая — разрушительную алчность, зеленая — великую надежду, оранжевая — успех…
— Давай-давай, облагодетельствуй подлеца, подставь вторую щеку… Ты ведьма, а не святая! Повинуйся своим инстинктам!
Взяв в руки голубую иглу, Иванна злорадно улыбнулась: а не сделать ли Тёму геем? Она в подробностях представила, что почувствует он, поняв: его комплекс Дон Жуана не что иное, как классический латентный гомосексуализм. И как он взбесится, как испугается, как возненавидит самого себя, осознав — его больше не возбуждают женщины. Как примет это вначале за унизительную импотенцию, а потом вдруг словит себя на еще более ущербной, разрушительной для его натурализованного сознания мысли — его тянет вот к тому парню. И как будет трусливо прятать свой грех от других и от себя самого…
Нет.
Человечество не придумало кары страшнее, чем величайший божий дар, обращенный в столь же великую пытку!
Карамазова решительно вытянула из подушечки две иглы. Красную — любовь, для Артемия. Синюю — холод, для Алены, чтобы та, остыв, стала свободной от привязанности к нему.
Едва лишь алая игла пронзит воск, Артем — где бы он ни был, чем бы ни занимался в эту секунду — неутолимо полюбит ее, Иванну.
Он вспомнит ее и решит сперва, что воспоминание это — лишь истлевшее, бессильное привидение с кладбища его памяти. Но воспоминание окажется живым и сильным, без запаха земли и тлена. Оно уверенно усядется за стол напротив него и закажет себе чашку кофе.
Он вскочит и уйдет, и воспоминание пойдет за ним, обнимет за талию, начнет гладить, мучая и возбуждая. Он попытается отвлечься на работу, на других женщин… Но воспоминание встанет меж ними, глядя ему прямо в глаза. И он будет часами сидеть над чистым листом бумаги, не в силах увидеть его, нервно вглядываться в лица красавиц, не в состоянии уловить их черты…
А вечером, когда он ляжет спать, воспоминание ляжет с ним, обвив его тело. И ночь за ночью ему будет сниться Иванна, Иванна, Иванна…
И не пройдет месяца, как он сорвется и бросится ее искать, и выяснит, что все нити оборваны, что даже родители не знают нового адреса дочки. Но они дадут ему телефон… И, проявив всю журналистскую изворотливость и изобретательность, перетрусив все связи, он узнает по номеру дом и квартиру и придет к ней за своей карой.
Потому что, только встретившись с ней, он постигнет: прошлое невозвратимо, и узнает, на какой тяжкий путь увлекло его неумолимое воспоминание. Оно останется с ним коротать дни и одинокие вечера. И пытаясь откупиться от него, он выкопает из земли свою подлость и положит к его ногам, каясь в поступке, обрекшем его на муки… Но воспоминание лишь угрюмо покачает головой в ответ. И тогда, воротя нос от разложившихся останков, он начнет препарировать свои грехи, пытаясь разобраться в них. До тех пор, пока не научится жить с осознанием своего преступления, своего вечного раскаяния и вечной горечи — пониманием необратимости своего поступка.
Разве не раскаяния ждет от павших Господь? Он верит в раскаяние и не верит в наказание. Ибо наказание бесплодно, а раскаяние порождает…
Нет!!!
Иванна резко выпрямила пальцы, и обе иглы — красная и синяя — упали на зеленое сукно ее письменного стола.
Она не святая, она ведьма! И ее боль-ненависть-смерть могут утолить только его потливый страх, его бессильная жалкая ненависть, его унизительная смерть.
ОНА ХОЧЕТ УБИТЬ ЕГО!
Pereat mundus et fiat justitia[26].
Это единственное противоядие против ампулы с ядом, зашитой в ее сердце.
18 декабря XXI века
И вот Артемий Курников стоял перед ней — жалкий, голый, бессильный, на измученных, усталых ногах.
А она, засунув руки в карманы, мерила шагами комнату, недоумевая: почему боль-ненависть-смерть внутри нее сменило не удовлетворение, а пустота — гнетущее чувство бессмысленности происходящего.
Неважно, сколько он еще простоит и что еще скажет перед смертью, — все без толку. Все его жалкие эмоции, жалкие попытки договориться, заговорив ей зубы, все не то, не то, не то!
Его смерть ничего не изменит ни в ее, ни в его душе…
Артемий умрет, испытывая только бездумный потливый страх и убежденность — Иванна сошла с ума. Его любовница испытывает к ней только страх и животную ненависть, не понимая, что сейчас она избавляет ее от грядущей боли. А что еще может испытывать эта женщина, если ее тупо схватили, связали, заклеили рот?
Иванна подошла к Алене и содрала скотч с ее губ.
Пусть орет, коли хочет, ей уже все равно…
— Ведьма, — тихо просипела Алена. — Чего ты добиваешься? Зачем?
— Ты любишь Артема? — тихо спросила Иванна.
Ее голос звучал без всякого выражения.
— Как давно вы вместе?
— Не твое дело! — злобно огрызнулась любовница.
— Алена, не надо так… — испуганно попросил Артем.
Девушка с болью посмотрела на него и, сделав над собой усилие, ответила:
— Два месяца.
— Что ж… — печально протянула Карамазова, глядя куда-то сквозь нее. — Он любил бы тебя еще два. Тёма — обстоятельный мальчик. Сколько ты прожил с той журналисточкой, Аней? Полгода? А со следующей, Катей, почти год…
— Откуда ты знаешь? Ты что, следила за мной? — дернулся Артем.
— Да, следила, — апатично призналась Иванна.
— Ты сумасшедшая, — выдавила Алена сквозь зубы.
— Катю, кстати, — продолжила ведьма, — насколько я помню, вынули из петли. А последняя, Тома, пьет по-черному. Другие, правда, оказались крепче…
«Я просто пытаюсь оправдаться, — с отвращением подумала она. — Накрутить, науськать своего дракона, издохшего в самую неподходящую минуту…»
— Ну и что? — храбро бросилась Алена на защиту любимого. — Они просто психованные дуры. Все ищут, все выбирают… Тёма любит меня, мы собираемся пожениться.
— Любишь? — блекло усмехнулась Иванна Артему. — Женишься?
Он замялся, забубнил:
— Послушай, Ваня, у нас с тобой правда так мерзко все получилось. Но я был не в курсе, что Людин тебя…
— Если сука не захочет, кобель не вскочит! — презрительно встряла Алена.
Тёма поморщился: он не знал, как унять свою сожительницу, и искренне жалел, что Иванна освободила ей рот.
«Дура! Она только злит ее. Женюсь я на такой, как же!»
