— Мсье Нус-Нус! Очаровательно. Посидите со мной. Что скажете о новой моде на фонтажи? Высоковаты для меня, не находите? Лицо не будет казаться слишком длинным?
Она разворачивает журнал — «Le Mercure Galant»[24] — в мою сторону, и мне открывается изображение женщины в кружевном головном уборе, делающем ее похожей на нелепого попугая с хохолком.
— Чудовищно, — коротко говорю я, забыв про манеры.
Луиза заливается смехом, шутливо ударяя меня журналом.
— Мужчины! Что вы понимаете в моде!
— Я хотел спросить вас о мальчике-паже.
— Жакобе? — она удивлена. — Он только что был здесь.
— Не о Жакобе, о другом. О малыше.
Лицо ее мрачнеет.
— Ах, Миетт. Маленький братик Жакоба? Он был милый, но, боюсь, мне пришлось его отдать.
Она доверительно склоняется ко мне.
— У него… как бы это сказать… сорочьи повадки.
Я смотрю на нее, не понимая.
— Un voleur![25] Ужасный воришка. Mes pauvres bijoux![26] Вчера днем я обнаружила в его вещах три нитки жемчуга и лучшую свою изумрудную брошь. А поскольку я вчера много проиграла в бассет, я решила, что лучше всего продать его, раз уж так сложились обстоятельства. Торговец дал мне очень хорошую цену.
— Что бы он ни предложил, я дам вдвое больше! — восклицаю я. — Втрое!
— За такие деньги, cheri[27], можете взять Жакоба! — Луиза похлопывает меня по руке. — Что делается, арап хочет слугу-арапчонка. Мир перевернулся вверх дном!
Пять минут спустя я выбегаю через Тилт-ярд в Сент-Джеймсский парк. В кармане у меня имя и адрес.
Полоса невезения продолжается: торговец, мистер Лейн, не у себя дома на Пелл-Мелл, а в конторе, в Корнхилле. Я даже не знаю, где это, Корнхилл, — на слух, пугающе по-деревенски и далеко, — но записываю адрес, данный слугой, и подзываю наемный экипаж. Кучер соглашается ехать за непомерную цену, и только если я сяду с ним на козлы.
— Нельзя, чтобы тебя видели в карете, — говорит он. — Ко мне потом приличные люди не сядут.
Есть соблазн пойти пешком, но я смиряю гордость. Выясняется, что в предрассудке кучера есть и преимущество для меня: с верха кареты во время поездки по оживленным столичным улицам открывается восхитительный вид. Вскоре я начинаю узнавать здания и улицы: вон там река, а здесь мы проходили с мистером Эшмолом, направляясь к мистеру Дрейкотту; там перекресток Ченсери-лейн, а к северу от него место, где заседает Королевское общество. Хотя бы отчасти понимая географию города, я чувствую себя увереннее — он меньше, чем поначалу показался. Когда мы доезжаем до Корнхилла, я утешаюсь тем, что, если потребуется, смогу проделать этот путь пешком, не унижаясь перед лондонскими кучерами. Потом я вспоминаю, что со мной будет Момо и что ножки малыша — совсем не то, что мои ноги. Что ж, в эту гору полезем, когда до нее дойдем, говорю я себе, все еще полный надежды, и плачу кучеру его два шиллинга.
Все непросто. Я изучаю адрес. «Джонатан, Чейнджлейн, Корнхилл», — вот что я записал, и мне казалось, что адрес ясный; но улица оказывается королевством со своими законами, порождает переулки и тупики. Здесь темно, ты словно на дне ущелья — солнце не проникает между домами. Я шагаю, чувствуя себя карликом по сравнению с высокими зданиями, эхом отражающими громкие разговоры юношей, идущих мимо — молодые люди слишком собой довольны и слишком увлечены беседой, чтобы обратить внимание на заплутавшего чужестранца. Я прохожу мимо лавок, торгующих париками, ломбардов и таверн, но сильнее всего тут пахнет кофе. Остановив парнишку, несущего на плечах мешок, я говорю:
— Я ищу Джонатана. Джонатана Лейна.
Он озадаченно на меня смотрит.
— А?
— Торговца невольниками.
— Не знаю никакого Джонатана Лейна, но Джонатан тут, в переулке. — Он указывает на большую кофейню под колоннадой. — Там торговцы встречаются.
«Джонатан» — огромная шумная пещера, полная серьезных мужчин в треуголках, напористо беседующих за тесными столиками. Оглядываясь по сторонам, я ловлю отдельные слова: «доход», «товары», «акции» и «прибыли». Язык торговли, но единственные деньги, переходящие здесь из рук в руки, — это, похоже, плата за еду и напитки, которые подают в заведении. Я спрашиваю женщину в фартуке, несущую поднос с кофейниками, где мне найти мистера Лейна. Мне приходится перекрикивать шум.
— Вон там, — она указывает в дальний угол. — Он с мистером Хайдом, агентом герцога Йорка из Королевской Африканской компании.
Я не без труда пробираюсь к ним, и мне приходится стоять рядом, пока кто-нибудь из них меня заметит, так они сосредоточены на делах. В конце концов тот, что в светло-коричневом парике, поднимает глаза.
— Кофе больше не надо, благодарю вас.
И снова отводит взгляд.
Его собеседник, мужчина в синем бархатном кафтане с дорогой тесьмой, смотрит на меня с любопытством.
— Он здесь не работает, Томас. Не в таком восточном наряде, разве что это какой-то трюк, чтобы продать новый сорт турецкого кофе. Может быть, он из ваших?
Томас снова поворачивается ко мне, осматривает меня и хмурится.
— Вы не из моих. Что вам нужно?
Я объясняю, что ищу ребенка, который нынче утром состоял при герцогине Портсмутской.
— А, маленький арапчонок Луизы. Что такое?
— Хочу его купить.
Они оба смеются.
— Так вы решили с нами конкурировать? Торгуете родственниками?
— Я из посольства Марокко. Произошло недопонимание: ребенка продали по ошибке.
Томас Лейн возмущен.
— Не было никакого недопонимания, я дал очень хорошую цену!
Второй человек, мистер Хайд, косо на меня смотрит.
— Вы ведь не из Марокко, да? Я имею в виду, родом. Откуда вы?
Я говорю, и он понимающе улыбается.
— А я-то боялся, Африканская компания упустила золотую жилу, где водятся такие здоровяки, как вы. Но нет, мы работаем в тех краях. Это приятно.
Я не вполне понимаю, что это значит, но от его слов разит рабством, а значит, он — дьявол, и тот, кто ведет с ним дела, — еще один торговец горем. Мысль о том, что придется дать кому-то из них денег, отвратительна, но я должен спасти Момо.
Я снова поворачиваюсь к мистеру Лейну.
