В конце концов, Вильгельма Шторица, невидимого человека, убивают.
«Вдруг я почувствовал толчок от невидимой руки и почувствовал у себя на лице чье-то горячее дыхание.
Да, это рукопашная схватка!
Это схватка с невидимым врагом!
Кто бы он ни был, Вильгельм Шториц или кто другой, но мы его теперь не выпустим и заставим сказать, куда он подевал похищенную Миру. Я держу его за одну руку, Армгард за другую.
— Мира? Где Мира?
Ответа нет. Негодяй вырывается. Он борется. Он оказывается очень сильным. И если вырвется, то сейчас же убежит и скроется, и мы его никогда больше не увидим.
— Скажешь ли ты, где Мира? — повторяет капитан Аралан вне себя от ярости.
Наконец раздается ответ:
— Никогда!.. Никогда!..
Голос запыхавшийся, но узнать его все-таки можно. Это голос Вильгельма Шторица.
Нас трое против одного. Как ни силен наш противник, все-таки он долго сопротивляться не сможет. Но поручик Армгард вдруг получил сильный толчок и упал в траву. В ту же минуту я почувствовал, что меня кто-то схватил за ногу и опрокинул. Я невольно выпустил руку, которую держал. Капитан Аралан получил сильный удар прямо в лицо.
— Он вырвался! Вырвался!
Я бросился на помощь Аралану
И в этот момент из-за деревьев на площадку выскочили люди.
Их было много. Одни перелезали через решетку, другие перепрыгивали через забор, выходили из руин сгоревшего дома. Они подходили стеной, держась локоть к локтю. Подходили тремя рядами. Первый ряд был одет в местную полицейскую форму, и в один миг они образуют кольцо, которое постепенно сжимается.
И тут мне становится понятен оптимизм Штепарка.
Узнав о планах Шторица, он принял надлежащие меры и сделал это с изумительным мастерством. Когда мы входили в сад, мы не видели ни одного человека из собранных им сотен — до того ловко он сумел всех их спрятать.
Круг, в центре которого мы стоим, все сжимается и сжимается.
Вдруг возле нас раздается крик бешенства. Поручик Армгард пришел в себя и попытался подняться. Вдруг у него быстро выхватили саблю из ножен. Ею размахивает невидимая рука. Рука Шторица. Он не помнит себя от злобы. Спастись он не может, зато по крайней мере может убить капитана Ара-лана. Тот тоже обнажает саблю. Начинается дуэль обыкновенного человека с невидимкой.
Все произошло так быстро, что никто не успел вмешаться.
Вильгельм Шториц, очевидно, умеет хорошо пользоваться саблей.
Капитан Аралан нападает на него, даже не прикрываясь. Он слегка задет в плечо, но его сабля быстрее. Слышен крик боли… Трава на лужайке приминается, но она примята не ветром. На нее упало тело Шторица, пронзенное саблей, насквозь прошедшей через грудь и спину. Льется кровь, и невидимое тело, по мере того как из него уходит жизнь, принимает видимую форму и обрисовывается вполне ясно среди предсмертных конвульсий.
Капитан Аралан бросается к Шторицу и кричит:
— Мира! Где Мира?
Но перед ним лежит только труп с искаженным лицом, с широко раскрытыми глазами, в которых еще не погасла угроза.
Теперь всем ясно, что это труп Вильгельма Шторица…»
Согласитесь, ситуация знакомая.
В 1897 году в Англии вышел (и тогда же был переведен во Франции) роман Герберта Уэллса «Человек-невидимка».
Заканчивался он так:
«"Глядите! Глядите!" — раздался голос.
И, взглянув в указанном направлении, все увидели контур человеческой руки, бессильно лежавшей на земле; эта рука была словно стеклянная, можно было разглядеть все вены и артерии, все кости и нервы. Рука теряла прозрачность и мутнела прямо на глазах.
"Ого! — воскликнул констебль. — А вот и ноги показываются".
И так медленно, начиная с рук и ног, постепенно расползаясь по всем членам до жизненных центров, продолжался этот странный переход к видимой телесности. Сперва показались тонкие белые нервы, образуя как бы слабый контур тела, затем мышцы и кожа, принимавшие сначала вид легкой туманности, но быстро тускневшие и уплотнявшиеся. Вскоре можно было различить разбитую грудь, плечи и смутный абрис изуродованного лица. Когда, наконец, толпа расступилась, то взорам присутствующих предстало распростертое на земле голое, жалкое, избитое и изувеченное тело человека лет тридцати. Волосы и борода у него были белые, не седые, как у стариков, а именно белые, как у альбиносов, глаза красные, как гранаты. Пальцы судорожно скрючились, глаза широко раскрыты, а на лице застыло выражение гнева и отчаяния…»[57]
40
Конечно, «Невидимая невеста» навеяна открытиями Герберта Уэллса.
Но роман Жюля Верна — действительно роман загадок. Некоторые из них объяснил известный французский исследователь Норбер Персеро (совместно с Эриком Вайсенбергом и Оливером Дюма)[58]. Он первый уверенно указал на то, что в «Невидимой невесте» Жюль Верн зашифровал историю своей дочери, приславшей ему в Амьен такое неожиданное письмо в мае 1886 года.
МИРА, это, несомненно, анаграмма имени МАРИ.
Дата бракосочетания Миры, «невидимой невесты», указывается в романе точно — 12 июня. Во всех вариантах рукописи Жюля Верна, писал Норбер Персеро, рукой писателя обозначена именно эта дата. Кстати, 12 июня 1836 года — это ведь еще и день рождения Эстель Энен (в замужестве Дюшен), любовницы Жюля Верна. А еще это (что чрезвычайно важно для понимания романа) дата свадьбы Мари Дюшен и Люсьена Берже — 12 июня 1886 года.
«В романе Жюля Верна, — писал Норбер Персеро, — обнаруживаются и другие возможности для анаграмм. Имя АРАЛАН (HARALAN), например, можно связать с именем ШАРЛЬ (CHARLES), — то есть с именем мужа Эстель, которое Жюль Верн, без сомнения, хорошо знал. Четыре буквы из семи тут стоят в одном порядке (cHARLes/HARaLan). А фамилия РОД(Е)РИК (RODERICH) напоминает имя РОДРИГ (RODRIGUE), которое имело также и такое написание — RODERICK (RODERICk / RODERICh).
Для чего дается эта ссылка на Родрига?
Да для того, чтобы напомнить: герой корнелевского "Сила"[59] убивает шпагой отца Химены абсолютно так же, как это делает у Жюля Верна капитан Аралан, убив Шторица…»
«Вильгельм Шториц, — писал далее Персеро, — это персонаж, который ведет свою игру, то есть создает свою собственную иСТОРИю. Это сразу перебрасывает мостик между историей настоящей (то есть той, которая прожита Мари и ее истинным биологическим отцом) и историей рассказанной (которую ведет "рассказчик иСТОРИй" — англ. STORIES/ STORITZ, как любил называть себя Жюль Верн). Тот, кто прожил настоящую историю, конечно, не является тем, кто создал книжную историю, но и тот и другой в истории участвуют, — оба молча и трусливо играют по правилам семейного и общественного лицемерия…»
