Первый допрос состоялся 25 октября в комнате № 418 на четвертом этаже тюрьмы с 11 часов 05 минут до 17 часов 20 минут. Вели его перекрестно первый заместитель народного комиссара внутренних дел Союза ССР комиссар государственной безопасности 1-го ранга Берия и начальник отделения Особого отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР старший лейтенант Иванов.
За восемнадцать дней пребывания Блюхера в застенках НКВД его допрашивали двадцать один раз. Семь допросов арестованного № 11 провел лично Берия, одиннадцать — Иванов, три — оперуполномоченные ОО ГУГБ НКВД И. И. Головлев и Д. В. Кащеев.
Допросы велись длительные, изнуряющие, нередко с истязаниями; в день по два, а то и по три раза, часто глубокой ночью.
Вот отдельные выписки из этого страшного календаря. Десять допросов официально зарегистрированы в особом реестре дела Р-23800 (по датам, времени суток, кто проводил допросы и в какой комнате), остальные одиннадцать только упомянуты.
«25. Х. 1938 г. Допрос проводили Берия, Иванов. Комната № 418, время: 11 ч. 05 мин. — 17 ч. 20 мин.
28. Х. 1938 г. Допрос проводил Иванов. Комната № 422, время: 13 ч. 40 мин. — 15 ч. 50 мин.
28. Х.1938 г. Допрос проводил Берия. Комната № 418, время: 0 ч. 05 мин. — 4 ч. 20 мин.
4. XI. 1938 г. Допрос дважды проводил Иванов. Комната № 422, время: 13 ч. 10 мин. — 14 ч. 15 мин., 2 ч. 35 мин. — 3 ч. 10 мин.
6. XI.1938 г. Допрос дважды проводил Берия. Комната № 422, время: 11 ч. 25 мин. — 17 ч. 10 мин.; 19 ч. 45 мин. — 22 ч. 35 мин.
9. XI.1938 г. Допрос проводил Иванов. Комната № 422, время: 10 ч. 35 мин. — 16 ч. 10 мин. Допрос проводил Берия. Комната № 422, время: 18 ч. 45 мин. — 20 ч. 45 мин. Допрос проводил Головлев. Комната № 422, время: 20 ч. 45 мин. — 22 ч. 45 мин.».
Как проходили допросы?
«Мною лично из кабинета следователя приходилось забирать заключенных в шоковом состоянии, которые были избиты до неузнаваемости. Это — следующие заключенные, которых я знала по фамилиям: Цвейк (из Коминтерна), Вейцер (бывший Нарком внешней торговли), Крестинский (из Наркоминдела), Беталло Калмыков (бывший секретарь ЦК Кабардино-Балкарской республики), Веншток (бывший нач. тюремного управления НКВД), Блат (бывший Нарком Белоруссии), Каминский (бывший Нарком здравоохранения), Блюхер и его жена, Берзин (бывший начальник Дальстроя)… Заключенных били пряжками поясных ремней, специальными ременными плетьми, им заливали в рот нашатырный спирт…» (Из свидетельств бывшего врача Лефортовской тюрьмы А. А. Розенблюм.)
«Это был один из выходных дней. Я явился в кабинет, где находился Блюхер (допрос до этого вел Иванов. — Н. В.) — Кабинет этот был смежным с кабинетом Берии. Придя в кабинет, я увидел, что Блюхер находился в нем вместе с вахтером. Мне бросилось в глаза, что, очевидно, накануне Блюхер был избит, так как голова у него перевязана. Я сел за стол и пытался задать несколько вопросов о его службе на Дальнем Востоке. Он отвечал неохотно и резко. Видя, что Блюхер не расположен разговаривать, я взял газету и стал читать. Так, молча, мы просидели в кабинете около шести часов…» (Из показаний бывшего работника ОО ГУГБ НКВД СССР Д. В. Кащеева.)
«Со мною вместе в камере находилась арестованная Кольчугина-Блюхер… Из бесед с Кольчугиной-Блюхер я узнала об очной ставке ее с маршалом Блюхером. Кольчугина-Блюхер сказала, что Блюхер был до неузнаваемости избит и находился почти в невменяемом состоянии. Он наговаривал на себя чудовищные вещи. Блюхер был в растерзанном виде; он выглядел так, как будто побывал под танком…» (Из свидетельств одной из узниц тюрьмы НКВД С. А. Ариной-Русаковской.)
«Блюхера я не допрашивал, но один раз видел его в период пребывания под стражей… Иванов предложил мне привести арестованную Кольчугину-Блюхер к нему в кабинет для очной ставки с Блюхером. Я выполнил это приказание. Когда я привел Кольчугину-Блюхер в кабинет, где находился Блюхер, Иванов спросил ее, подтверждает ли она свои показания о письме Рыкова. Кольчугина-Блюхер ответила утвердительно, и я тут же по указанию Иванова увел ее в свой кабинет. Блюхер в связи с этими показаниями Кольчугиной-Блюхер ничего не ответил… Это был единственный случай, когда я видел Блюхера. Помню, что у Блюхера под глазом был синяк…» (Из показаний бывшего работника ОО ГУГБ НКВД СССР Л. К. Щербакова.)
«Помню очную ставку с Блюхером… На очной ставке он был с кровоподтеками под глазами и вид у него был изнуренный». (Из свидетельств одного из заключенных тюрьмы НКВД, бывшего офицера для поручений маршала Блюхера С. А. Попова.)
О чем думал Блюхер в эти адские восемнадцать дней? Об этом никто никогда не узнает. Как вел он себя на допросах? Об этом можно судить по его ответам на вопросы следователей и из собственноручно написанных показаний. В деле есть лишь один протокол допроса от 28 октября 1938 года на двадцати шести страницах, подписанный Берией и Ивановым и засвидетельствованный постранично Блюхером и Федько (Федько расписался на тех страницах, где речь идет о его очной ставке с Блюхером. — Н. В). Остальные протоколы то ли не велись, то ли уничтожены.
«Вопрос. Когда и кто впервые втянул вас в правотроцкистскую организацию?
Ответ. Разговоров об организации „правых“ я не помню. Правда, между мной и Лаврентьевым — участником „правой“ контрреволюционной организации — существовала дружба. Это было, кажется, в начале 1932 года.
Вопрос. А письмо от Рыкова вы получали?
Ответ. Я уже говорил, как это было. В 1934 году я получил письмо от Рыкова; оно было адресовано всем командующим, копия которого была у меня и мною переписана. (Текст, выделенный курсивом, дописан рукой Блюхера. — Н. В.)
Вопрос. Нет, было еще письмо от Рыкова в 1930 году.
Ответ. Такого письма не было, не помню.
Вопрос. Не было или не помните письма от Рыкова в 1930 году?
Ответ. Не было».
(Из протокола допроса В. К. Блюхера от 28 октября 1938 года.)
«Мое вступление в связь с „правыми“ произошло в 1930 году. Этому предшествовал целый ряд имевшихся у меня колебаний по основным принципиальным вопросам политики партии как следствие моей политической неустойчивости и плохой партийности.
Эти антипартийные суждения находили себе выражение при введении нэпа, во время профсоюзной дискуссии, в период коллективизации. Были колебания в вопросе политики в Китае 1925—26 годах и частным практическим вопросам…
Эти мои настроения, естественно, приводили меня к дружбе и связям с людьми, становившимися на путь открытой борьбы с партией. Таким наиболее отчетливым выражением моего отхода от линии партии была сначала дружба по возвращении из Китая с Ломинадзе, а затем и прямая связь с ним в 1930 году, когда он предложил мне поехать на Кавказ в качестве командующего отдельной Кавказской армией.
Эти же мои политические колебания и неустойчивость, ставшие известными Рыкову, позволили Рыкову в 1930 году написать мне антипартийное и антисоветское письмо, которое я от партии скрыл, в котором говорилось о его желании видеть меня во главе вооруженных сил…
