Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
Делагарди прислал своего лекаря. Тот велел давать больному парное молоко. Казалось, наступило облегчение, но потом страдания его вернулись. Умирал Скопин тяжко. Дошло до того, что не мог жалеть-отвечать жене Аннушке. Побелевшими губами призывал смерть.
Как огонь в сухое лето, вспыхнула, стала распространяться по Москве весть: «Скопина Михайлу отравила Митрия Шуйского жена. Помирает в муках. Отходит».
Народ гудел, переговариваясь:
– Зависть это Митьки Шуйского к нашему герою. Подослал жену-суку. Малютинское отродье, палачиха, отравительница.
– Ах, погани неблагодарные, мрази Шуйские. До того освирепели, что своего жа князя от злобы извели.
– Убить ее, суку! – закричал вдруг ратник один, подвыпивши. – Не дают жить на Москве светлому человеку! Как появится такой, сразу бояре нож точить спешат. Избавиться чтоб.
– Небось по приказу самого царя Васьки… – рассуждал купец на торгу. – Испугался, что народ Михайлу царем поставит вместо него, старого козла…
И едва разнеслась весть, что князь Михайла Скопин преставился, толпа с дрекольем бросилась к дому Дмитрия Шуйского. Хотели разнести все подворье и всех покончать – самого Митьку и жену-отравительницу. Царь прислал роту стрельцов с алебардами, толпу разогнали. Немцы-охранники стреляли из мушкетов в небо, чтобы народ распугать.
Ругаясь черно, матерно, проклиная царскую семью, бояр-завистников, предавших Москву и отчину полякам, разбрелись москвитяне в великой скорби и сожалении. Эх, Русь, Москва-матушка, как явится у тебя доблестный сын, нестяжатель, не хапужник, не изменник, так клубок пауков мохнатых, ядовитых, смерть ему изыскать бросается. И так всегда, во все веки – либо сами изведут, либо инородцев подкупят.
А дворня Дмитрия Шуйского изловила ночью троих: Федьку, верного слугу Скопина, старшего конюха Скопиных, чернобородого богатыря Ивана Китошева да Фому Кравкова, ближнего человека покойного князя, при нем исполнявшего многие обязанности бытовые и военные. Двое были с ножами, один с топором. Явно хотели убить хозяина и хозяйку, да не повезло. Дворня по текущим событиям была хозяином накручена и не дремала. Изловили злодеев.
Утром в Кремль с жалобой прискакал верхом Дмитрий Шуйский и прямо к царю Василию Ивановичу: так, мол, и так – убить хотели.
Василий Иванович выслушал, кликнул начальника правежа, приказал: всем злоумыслителям по сто батогов. Когда очухаются (если очухаются): холопов Скопинских вернуть хозяйке, матери покойного. Фому Кравкова – из детей боярских, – направить в пехотный полк, где он ранее и пребывал.
– Казнить бы… – жалобно попросил Дмитрий Иванович. – Убить ведь хотели.
– За что казнить? – холодно взглянув на брата, спросил царь. – Холопы злоумыслили из любви к своему господину, такое поощрять надо. А Кравков служил под его началом. Между прочего, с его помощью при замятне с Болотниковым, от его выдумки с затоплением Тулы, воров вынудили сдаться. Так что – все по справедливости. Иди, Митяй.
Похороны Скопину-Шуйскому устроили тожественные, прямо царские. Положили в гробу золоченом в Архангельском соборе, где до того хоронили только коронованных царей и цариц. Царь Василий Иванович, по виду искренне заливался слезами. Мать Скопина смотрела на него, не мигая, как каменная. Жена Анна билась и выла жутким неподобающим княгине воем. Едва брат ее родной Семен Головин уволок молодую вдову, затолкал в каптану, увез.
Те из более простых людей – не бояре-думцы, не начальники приказов, а стрелецкие головы, пятидесятники, десятники, челядь всякая кремлевская, купцы, золотодельные мастера и прочие, кому удалось проститься… подходили, крестясь, становились истово на колени либо поясные поклоны били… Вытирая слезы, не глядя на царя Шуйского, хмуро, иные зло скосоротясь, уходили.
Дерзко по отношению к раскисшему от слезливости Василию Ивановичу вели себя многие люди, а черный народ на Красной площади, на Торгу, у Покровского собора, у Обыденной церкви рыдал, рвал на грудях однорядки, ругался черными, мстительными словами:
– Ну, погодите, Шуйские… Ну, поглядим, как откликнется вам злодейство ваше… Впереди еще ваше мучение и наказание Господне… Поплачете, что Михайлу Васильича извели… Да только поздно будет, господа бояре…
Накалилась Москва, но слишком измучена была «тушинской» осадой. Не взорвалась. Чадила только беспощадными словами… Если замечали где-нибудь послуха царского из пытошного разряда убивали сразу, не боясь, не скрываясь. А юродивая то появлялась, то исчезала на папертях московских церквей, нараспев говорила людям: «Апосля Васьки Шуйского царь-то на Москве станет вьюнош молоденький Михаил. Так тому и быть».
Узнав о прорицании юродивой, Василий Иванович совсем потемнел лицом и сделалось ему дурно. А брат его Дмитрий начал страдать беспрестанной икотой, которую унимать удавалось лекарям не без труда.
В отведенных шведскому начальству хоромах Якоб Делагарди напился, как последний беспутный рейтар, и орал хрипло Эверту Горну:
– Я ему говорил… Уходим под Смоленск. Торопись! Скорей собирайся! Эти грязные подлецы что-нибудь придумают для тебя, Михайль! Не тяни время! Перестань ездить на пиры, переешь-перепьешь… – И дальше – будто железо якорной цепи при подъеме, скрежещущая брань.
– Да, правильно, – хладнокровно поддакивал суровый Горн. – Хорошо бы войти с наточенными мечами – отрубить головы, выпустить кишки, разбросать по углам руки и ноги… Но, Якоб, мы в чужой стране. Нам платят за воинское умение. Успокойся. У шведского короля своих мерзавцев хватает.
Место Скопина в войске занял Дмитрий Шуйский.
Разговаривая с ним по поводу передвижения воинских частей, Делагарди кривил рот и поворачивался к переводчику, словно по-русски не знал ни слова.
Швеция слала в Московию новые подкрепления. Делагарди и Горн были лучшие полководцы Карла IX. При них находилось до десяти тысяч солдат.
С наступлением летних дней, после многих хлопот царских военачальников, удалось собрать дворянское ополчение. Численность московского войска дотянула до тридцати тысяч человек. Воевода Валуев освободил с шеститысячной дружиной Можайск. Затем он прошел по Смоленской дороге и выстроил острог, укрепив его пушками и дожидаясь подхода главных сил. Навстречу русскому войску Сигизмунд послал коронного гетмана Жолкевского.
Польская разведка донесла Жолкевскому о разделении русско-шведского войска. Гетман решил упредить наступление союзников к Смоленску. Он двинул польские отряды к Валуеву. После упорного боя окружил его и заставил запереться в остроге.
Шуйский и Делагарди выступили на помощь Валуеву. На другой день союзники намеривались атаковать поляков. Острог, в котором находился Валуев со своими ратниками, был всего в двенадцати верстах.
Казалось бы, значительно превосходя поляков по численности, русско-шведская армия должна была смять отряды Жолкевского. Но гетману удалось пополнить свое воинство за счет «тушинцев». К нему присоединились внезапно донцы атамана Заруцкого и ратники старого изменника Салтыкова. Тогда гетман, оставив пехоту у валуевского острога, вышел с кавалерией к селу Клушину.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
