– Вот она, Божья кара! – торжественно изрек он.
Все повернулись к бравому вояке.
– Эта женщина не врет, господин помощник королевского прокурора, – медленно продолжал он. – Наконец я ее узнал, несмотря на седые волосы и избороздившие лицо морщины. Теперь мне понятно, почему в тот день, когда я ее впервые увидел, мне показалось, что мы с ней уже когда-то встречались. Эх! Если бы я только знал, что это она!
Суровый, торжественный тон, которым были произнесены эти слова, немало впечатлил присутствующих, которые переглянулись, будто спрашивая друг друга, о чем еще им собирался поведать Монсегюр.
– Да, эта дама действительно была маркизой де Босежур. Супругой бывшего члена городского правления Бордо она стала благодаря обману, но брак впоследствии так и не был расторгнут. Это она, в этом нет никаких сомнений, только маркиза могла без зазрения совести совершить столько злодеяний и преступлений.
Все не сводили с майора глаз.
– Но вы даже представить себе не можете, какое чудовище сейчас стоит перед вами. То, что вы знаете о маркизе де Босежур, превращает ее в ужасную злодейку. Но ее грехи во сто раз больше, чем вы думаете. Это отвратительное, страшное создание.
– Не тратьте лишних слов, майор, – осмелился нарушить гробовую тишину помощник королевского прокурора.
Монсегюра, который вновь овладел собой, жандармы давно отпустили. Он сделал два шага вперед, взял маркизу за руку, подвел ее к трупу полковника и громовым голосом закричал:
– Маркиза де Босежур, баронесса де Мальвирад, Фелисите Деконб, презренная женщина, в которой не осталось ничего человеческого – на колени!
Повинуясь нажиму его могучей руки, но еще больше под влиянием этих слов, обещавших страшные откровения, Фелисите рухнула на колени.
– Знаешь, кто этот человек, которого ты убила своей собственной рукой? Ты его знаешь?
Монсегюр сделал паузу и выжидательно посмотрел на баронессу. Та ничего не ответила.
– Этот человек, которого ты только что заколола кинжалом, как когда-то его отца на борту английского судна…
– Мой сын! – прорычала мерзкая старуха, воздев к небу обезумевшие, расширившиеся от ужаса глаза.
– Да, это твой сын Робер, из которого я сделал храброго солдата и честного человека, потому что я – не кто иной, как Жан де Кадийяк, теперь ты меня тоже узнала. Это твой сын! Сын!
Но маркиза его уже не слушала. Она бросилась к трупу Робера, стала рвать ногтями его одежду, как разъяренная львица, искромсала рубашку, схватила свечу и присмотрелась к груди полковника. Затем вскочила, как безумная, и душераздирающим голосом завопила:
– Это он!!!
После чего прислонилась к стене и упала без чувств.
– Вот она, Божья кара! – повторил Монсегюр.
– Унесите ее, – приказал де Кери, не имевший права на жалость. – Уложите в карете вместе с телом несчастного полковника и приставьте жандарма за ней присматривать. Для нас важно еще затемно вернуться в Бордо. В противном случае за нашим кортежем, который не может не обратить на себя внимания, увяжется целая толпа зевак.
Приказания помощника королевского прокурора были тут же исполнены. Все описанные нами события произошли с невероятной быстротой.
И ни у кого из присутствующих даже не было времени испугаться за Эрмину. Между тем девочка, широко распахнув от ужаса глаза и судорожно сжав рот, что есть сил вцепилась в воротник Годфруа, несшего ее на руках, и смотрела на эту сцену, воспоминания о которой должны были наложить неизгладимый отпечаток на ее задорный характер.
Но когда унесли Меротт, так и не пришедшую в сознание, и труп полковника, вслед за которым ушел и Монсегюр, все сгрудились вокруг ребенка.
Танкред, Ролан, Кловис и даже де Кери бросились наперебой ее успокаивать.
– Ох, сударь! – наконец сказала она. – Как же мне страшно!
– Не бойтесь, Эрмина. – ответил ей Ролан. – Все уже позади. Через час вы увидите матушку.
– Матушка! Матушка! – воскликнула очаровательная малышка и слезы ручьем хлынули из ее глазок, не заплакавших ни разу за последние шесть дней, даже когда Меротт ее била.
Эти слезы пошли девочке на пользу и принесли облегчение ее измученной душе, после чего она уже могла ответить на вопросы друзей.
Но помощнику королевского прокурора вся эта болтовня была не по душе – он стремился как можно быстрее возвратиться в Бордо.
Он приказал жандармам тщательно обыскать руины замка. Эта мера предосторожности принесла свои плоды – стражи порядка нашли двух приспешников Меротт, которые должны были приготовить ее отъезд.
Благодаря их первым признаниям отыскали карету, которая должна была доставить Меротт и ее багаж в Пойяк. Это дополнительное средство передвижения пришлось очень кстати – в него перенесли труп полковника и баронессу под охраной все того же жандарма.
Годфруа, Эрмина и де Кери уселись во второй экипаж, Ролан же, которому стало намного лучше, вскочил на коня.
В тот момент, когда кортеж тронулся с места, маркиза очнулась после своего долгого обморока и тут же все вспомнила:
– Мой сын! – закричала она. – Сын! Может, он еще жив? Ведь мать не может просто так убить своего ребенка. Пошлите за доктором.
Затем помолчала и спросила у жандарма:
– Это он? Неужели передо мной лежит мой сын?
И она, не помня себя, бросилась на остывающий уже труп полковника. Из груди ее вырвался звериный рык.
Кортеж отправился в путь и к семи утра уже достиг места назначения.
Перед Меротт открылись ворота Форт дю Га. Она окатила Монсегюра яростным взглядом и крикнула:
– Ты сам совершил это преступление! Почему ты не сказал, что это мой сын?
– Разве мог я в мегере из Тондю узнать маркизу де Босежур? – ответил майор.
– Ах! – прошептала Фелисите Деконб. – Если бы я знала, что это мое дитя, то не стала бы ни мстить, ни воплощать в жизнь мои зловещие планы.
XXIV
Мне нет нужды говорить, с какой радостью встретили Эрмину в доме на улице Миниметт.
Годфруа вошел как истинный триумфатор, неся на руках очаровательную девчушку. Та спала, но когда мать исступленно бросилась покрывать ее поцелуями, тут же проснулась.
Что касается мадам де Блоссак, то она радовалась вдвойне, потому как обрела вновь не только внучку, но также Годфруа, который из-за нее подвергся огромной опасности, и Ролана, о чьих злоключениях эта благородная дама тоже уже знала.
– Дети мои! Дорогие мои дети! – сказала она. – Мое сердце не выдержит такого счастья.
– Все беды уже позади, мадам графиня, – сказал Кловис.
– Да, гадюка раздавлена.
