К изумлению солдата, от слабого удара щит его, уже проржавевший, разлетелся коричневым прахом.
Он на мгновение застыл, а дворф, крутанувшись на месте, пустил в ход левый кистень. Защититься стражу было нечем, он пригнулся, но дворф, резко остановившись, дернул цепь на себя, и удар пришелся в спину. Лупя без устали, Атрогейт погнал солдата перед собой, пока тот не врезался головой в колонну.
Страж машинально обхватил колонну руками, хотя уже был без сознания, и медленно сполз вниз.
Атрогейт треснул его в последний раз, просто так.
* * *
Вставая на ноги, Энтрери рывком дернул проволоку, надеясь переломить Айночеку шею, но силы не хватило, а времени придушить его уже не оставалось. Злясь и понимая, что делать нечего, он толкнул первосвященника на ближайшего из жрецов, а сам, резко подавшись назад, отпихнул плечом другого и бросился в сторону, чтобы уклониться от удара клинком.
Вряд ли ему удалось бы избежать ранения, но страж вдруг полетел вперед от удара мощным клювом диатримы. Энтрери не стал дожидаться, пока птица его растопчет, и, прячась за ней, побежал дальше.
Он мчался, шлепая босыми ногами. Солдаты окружали его, Энтрери бросался из стороны в сторону, потом вырвался из их круга, кувырком перелетев через опрокинутый на пол стул. Когда он вскочил на ноги, к нему уже приближались трое солдат.
Он заметил оживленное лицо Джарлакса, видел, что несколько раненых солдат упали, слышал, что за закрытыми дверями зала ревет пламя, и чуял запах дыма. Но ему все это помочь не могло.
Надо попытаться думать, как Джарлакс: интересно, что бы он сделал на его месте?
И Энтрери бросился в межуровневый провал на колонне в тот момент, когда острия алебард уже почти коснулись его, и исчез во мраке. Внутри он на кого-то упал, человек застонал и пошевелился, убийца наотмашь ударил его в лицо, и тот затих. Энтрери схватился за рукоять меча.
Убей их! - настойчиво вмешался в его мысли Коготь Шарона.
Энтрери не собирался разочаровывать свой меч. Он выскочил из дыры прямо на стражников, нерешительно переминающихся с алебардами на изготовку, сжимая в одной руке меч, в другой - кинжал. Когтем Шарона ударил по ближайшей алебарде, крутанул клинок вокруг древка, подцепил его и дернул, вырвав оружие из рук стражника; летящая алебарда одновременно послужила защитой от выпада меча другого солдата.
При этом он резко выбросил влево кинжал, блокируя еще один меч. Повернувшись к неприятелю лицом, он высоко отвел его руку и всадил в грудь Коготь Шарона. Парень стал заваливаться назад, а Энтрери отшатнулся, и как раз в этот момент над ним мелькнула алебарда. Он мгновенно присел, развернулся и вонзил кинжал в колено стражнику с алебардой. Тот взвыл, а убийца быстро выдернул клинок и одним взмахом Когтя Шарона отсек ему ногу. Солдат упал, а Энтрери, пользуясь его падающим телом как прикрытием, вскочил, но третий из нападавших развернулся и бросился наутек.
Энтрери рванул за ним и замер как вкопанный: в противоположном конце зала жрецы торопились увести первосвященника.
– Нет! - завопил убийца и помчался к ним, хотя понимал, что остановить их уже не успеет.
Это крах! Столько усилий, чтобы сюда проникнуть, столько боли в воспоминаниях о матери!
Благочинный Тайр, бежавший первым, приоткрыл дверь; Энтрери больше ничего не оставалось - он метнул свой меч, и клинок просвистел через весь зал, как кроваво-красное копье.
* * *
– Хорошая свинка, - похвалил Атрогейт Храпа.
Едва не теряя сознание от потери крови, он прижался к спине вепря и направил его к межуровневому провалу. Уже у самой колонны дворф заметил человека, выбирающегося из черной дыры.
Благочинный Гозитек умоляюще поглядел на него, и дворф съездил ему по физиономии. Парень, уже наполовину вылезший из провала, повис на краю, касаясь пальцами пола.
По приказу Атрогейта Храп прыгнул в черноту. Обернувшись, дворф махнул рукой Джарлаксу, хотя тот вряд ли заметил. Соскочив со спины вепря, коротышка уселся на край провала, схватил Гозитека за шиворот и затащил несчастного избитого жреца внутрь.
* * *
Благочинный Тайр краем глаза заметил летящий клинок. С криком отпрянув, он навалился на товарищей. Те вместе с хрипло дышащим Айночеком прижались к стене. Кроваво-красный меч, мелькнув молнией, вонзился в тяжелую дверь, захлопнув ее, и застрял в ней, дрожа.
– Уводите его! - крикнул Тайр двоим другим жрецам, а сам повернулся лицом к Энтрери. - Я с ним разберусь.
С яростным криком он вцепился в рукоять Когтя Шарона и вырвал его из двери.
В тот же миг благочинному Тайру показалось, что время словно резко замедлилось. Он неловко отступил от двери, которую снова отворил благочинный Премии, и заметил, что футах в тридцати от него что-то кричит, разевая рот, этот самый Энтрери. Он видел, как этот человек перебросил в другую руку кинжал и высоко подпрыгнул.
Энтрери действительно высоко взлетел, мощно оттолкнувшись от пола, и с силой метнул свой драгоценный кинжал.
Благочинный Тайр уловил лишь серебристую вспышку, самого клинка он не видел, но сразу понял, кому грозит опасность. Он хотел крикнуть, предупредить, но с губ его сорвался только тонкий визг.
Правда, он этого не осознал, зато слышал крик Энтрери: «Шанали!» - и звук этот почему-то долго звучал в ушах благочинного Тайра.
А потом вдруг, словно по щелчку какого-то волшебника, время вновь понеслось вперёд, серебряная вспышка мелькнула мимо Тайра, он обернулся и увидел, что кинжал, сверкая самоцветами, уже дрожит в груди первосвященного Айночека, провозвестник размахивает руками, а его белое лицо исказила гримаса невыносимой боли.
И в единый миг все стало ослепительно белым. Дикая боль пронзила, казалось, не только тело, но и душу благочинного. Он попробовал закричать, но лишь оскалился. Губы, точно съежившись, обнажили зубы и десны. Где-то в глубине сознания Тайр понял, что нужно немедленно бросить меч.
Однако тело его уже не слушалось. Он ощущал лишь боль, будто одновременно миллион раскаленных игл вонзился в кожу, а внутри все кипело от нестерпимого жара.
Тайр рухнул на пол, но уже не почувствовал этого, хотя еще дрожал. Кожа его обуглилась и трещала - Коготь Шарона пожирал несчастного жреца.
* * *
Оба броска Артемис Энтрери совершил почти по наитию, не отдавая себе в том отчета. Мыслями его владел образ матери, такой хрупкой, заволакиваемый дорожной пылью. Он не чувствовал ничего, кроме ярости, бесконтрольного, застилающего глаза гнева, из-за того что этому подонку удастся ускользнуть.
В тот самый момент, когда кинжал вонзился в грудь Айночека, Энтрери почувствовал, что победил силу жреческого заклинания, и побежал к провозвестнику, исполненный злобного торжества.
