Маркета ничего не сказала. Хозяйка дома сочувственно взяла ее за руку и тихонько сжала. За весь вечер она не произнесла и двух слов.
– Аннабелла, помоги мне, – попросила ее девушка. – Скажи, что делать?
Ведунья посмотрела на огонь в очаге.
– Близится масленица, и когда мы готовимся к посту, злые духи не знают удержу. Они исчезнут, когда весна вступит в свои права, но сейчас время опасное – духи неспокойны и бродят среди нас. Ничего хорошего это время не приносит. Февраль – плохой месяц.
Маркета смотрела на подругу, и глаза ее наполнялись страхом и разочарованием. Она научилась доверять предсказаниям знахарки, которые теперь сулили только дальнейшие беды.
– А как же твой план? Что сказали тебе твои духи? – спросила дочь цирюльника.
– Они велели мне подождать твоего решения. Сначала ты сама должна определить курс судьбы, и я не должна вмешиваться, пока ты не изберешь путь.
– Но я… что я могу сделать? Я бессильна!
Аннабелла подняла руку к перекошенному страхом лицу девушки.
– Ты поведешь нас, Маркета. Так или иначе, но поведешь – это сказали мне духи.
Дочь цирюльника в отчаянии закрыла глаза. Она не понимала, о чем говорит ее подруга.
– А пока принеси мне локон его волос, – сказала Аннабелла, обращаясь к Якобу и снова устремляя взгляд на огонь. – Я сделаю что смогу.
Спорить со знахаркой доктор не решился, поскольку сам был свидетелем силы и действенности ее зелий и странных заклинаний. И все же его задело, что в решающий, поворотный момент, когда явно требовались логика и здравомыслие, она обратилась к колдовству.
– Сомневаюсь, что смогу взять у него волосы, Аннабелла, – предупредил ботаник целительницу. – Дон Юлий не позволяет никому, кроме Маркеты, дотрагиваться до него.
– Придумай что-нибудь. Я должна получить его волосы, – сказала хозяйка, твердо глядя ему в глаза. – Волосы, которые растут на макушке и падают на глаза.
И хотя она отвернулась от огня, Якоб мог бы поклясться, что в ее глазах все еще отражается пляшущее в очаге пламя.
* * *
Предупреждение пришло слишком поздно – спасти цирюльника Пихлера было уже невозможно. Отца Маркеты арестовали не крумловские стражники, а два австрийских приятеля дона Юлия, Хайнрих и Франц. Этим двоим не терпелось разорвать чары, которыми богемская купальщица опутала их господина. Они жаждали вернуть своего старого приятеля, того королевского сына, каким он был когда-то, жаждали буйных драк, пьяных пирушек и необузданных оргий.
Австрийцы грубо схватили Зикмунда и потащили его к карете. Возница, наблюдая, как его старого друга вытаскивают из дома, по-чешски выкрикнул ему в темноте свое извинение. На что австрияки пригрозили, что, если он не прекратит каркать, как ворона, они высекут его и бросят к крысам в темницу – за компанию с приятелем.
Вопли и причитания Люси Пихлеровой привлекли соседей с обоих берегов моста. Хайнрих толкнул жену цирюльника на землю и плюнул на нее.
– Мать беспутной ведьмы! – прокричал он, приглаживая ладонью свои сальные белокурые волосы. – Отдай дочку дону Юлию, или больше никогда не увидишь своего муженька!
Карета покатила прочь, оставив всхлипывающую Люси на земле.
Никто в Чески-Крумлове не пришел утешить ее. Все молча вернулись к своим делам.
Глава 41. Людмила
Когда слух об аресте цирюльника Пихлера достиг монастыря Бедной Клары, новость тут же передали умирающей матери-настоятельнице. Престарелая сестра Агнесса преклонила колени перед ее изголовьем и шепотом рассказала о случившемся.
– Мой брат… – прошептала Людмила и крепко зажмурилась. – И я, наверное, уже не успею им помочь.
Старая монахиня склонила голову, покоряясь воле Господа.
– Все в руках Всевышнего, – вздохнула она, перебирая четки. Лицо ее посуровело, и на нем еще явственнее проступили морщины. Агнесса привыкла к жестокости мира смертных и находила утешение в людских несчастьях. То, что Людмила запятнала монастырскую святость присутствием мужчины, не являющегося священником, вызывало у нее презрение к настоятельнице.
Людмила же медленно открыла глаза и какое-то время смотрела на плотно сжатые, изрезанные горькими складками губы монахини. В лице этой женщины не было и следа доброты. Жесткое и суровое, оно напоминало смерзшуюся зимнюю землю.
Мать-настоятельница поднесла руку к своему лицу и обвела его контур дрожащими пальцами. Неужто и она носила то же обличье, что и эта благочестивая, но ожесточившаяся сестра, душа которой полна горечи?
– Пришли мне послушницу, ту, которая поет в зале, когда моет полы, – попросила больная.
– Я наказала ее за это, матушка Людмила, – сказала монахиня. – Больше она не будет так делать, уверяю вас.
– Жаль. Пришли ее тотчас же, – велела настоятельница. Потом она помолчала немного, собираясь с силами, и добавила: – И благодарю тебя за то, что принесла мне новости о моем брате, сестра Агнесса. А теперь ты должна пообещать, что исполнишь мои пожелания в отношении приготовлений к смерти. Исполнишь в точности.
При упоминании о смерти лицо Агнессы еще больше посуровело, а голова послушно склонилась перед главой монастыря.
– Клянусь именем Господа нашего, что сделаю так, как вы распорядитесь.
– И святой девы Марии?
– Святой девы Марии и святой Троицы. Благословенной дланью Господа Бога и сына его Иисуса Христа.
Людмила сглотнула и поморщилась, ибо глотать ей теперь было больно – так больно, что она готова была, скорее, утонуть в собственной слюне.
– Тогда я передам свои распоряжения через послушницу, которая поет сама себе. Ты исполнишь все, о чем я попрошу, как поклялась сделать при святых свидетелях.
Старушечье лицо Агнессы сморщилось от оскорбления, что последнюю просьбу матери-настоятельницы выслушает послушница. Губы ее вытянулись в тонкую нитку.
– Пришли девочку сейчас же, – прошептала Людмила, прежде чем недовольная монахиня успела что-то сказать, и, отвернувшись от нее, устремила взгляд на фигурку девы Марии.
* * *
Руки Зикмунда Пихлера были крепко связаны за спиной. Его втолкнули в покои дона Юлия, и от толчка он полетел вперед и растянулся на полу.
– Вот как! Брадобрей пожаловал с визитом! – произнес бастард, с силой пнув пленника в ребра. – Где же твои пиявки, мой друг?
– За что вы меня арестовали? – взмолился цирюльник, морщась от боли, и попытался перевернуться на бок. – Какое преступление я совершил?
– Ты обманул меня и спрятал свою дочку. Она вовсе не умерла при падении, ведь она же ведьма! Любой смертный разбился бы насмерть, упав с такой высоты! Но она самая настоящая ведьма, которая завладела моей душой!
