Глаза у больного закатились. Он отчаянно хватал ртом воздух, словно вытащенное из воды и оказавшееся в чуждой стихии морское чудище.
Все это, однако, не разжалобило Якоба.
– Вы напали на нее, и она упала и разбилась насмерть, – процедил он негромко сквозь стиснутые зубы. – Вы убили невинную девушку.
– НЕТ! – вскричал Джулио, силясь рассмотреть что-то за спиной ученого. – Она жива! Они обманули меня, эти проклятые крумловские свиньи. Они прячут ее. Все это время они прятали ее от меня!
Хорчицкий посмотрел на стражников, а потом вновь на дона Юлия. Безумцу известно, что Маркета жива! От этой мысли кровь у доктора застыла в жилах.
– Нет, дон Юлий, она разбилась, – повторил он. – Никто не смог бы выжить, упав с такой высоты!
– Она могла выжить, если упала на мусорную кучу, – произнес за его спиной голос с кастильским акцентом. В дверях стоял испанский священник. – Чудо, возможно, но чудо, которое скрыли от нас эти лживые крумловцы!
Высохший, как щепка, иезуит приблизился к кровати. Его сутана была помята и заляпана грязью, а вид у него был усталый и сердитый.
– А вы кто будете? – грубо спросил он ботаника. – Что вам нужно от моего подопечного, королевского сына?
– Я – Якоб Хорчицкий де Тенепек, врач короля, – ответил тот. – И могу спросить вас о том же – вы, кажется, заблудились. Монастырь иезуитов ниже по дороге. В Старом городе.
– А откуда вы узнали, что я иезуит? – огрызнулся Карлос-Фелипе.
– Я провел детство, выскребая миски и таская воду для братства, – ответил Якоб. – Есть у иезуитов определенная аура, которую не скоро забудешь.
Двое мужчин принялись настороженно оглядывать друг друга.
Сделав над собой усилие, дон Юлий поднялся на ноги.
– Я брошу в темницу ее отца, цирюльника, и буду держать его там до тех пор, пока она не придет ко мне!
– Бросите в темницу цирюльника? – повернулся к нему доктор. – И по какому же обвинению?
Лицо бастарда сморщилось – он изо всех сил старался придумать причину.
И тут священник совершил величайший из грехов.
– За то, что он скрывает правду от Габсбургов! – провозгласил он холодным, резким голосом. – Это явная измена. Весь этот проклятый город соучаствует в измене!
Потрясенный услышанным, Якоб уставился на иезуита. Старик, облеченный духовным званием, обрекал невинную девушку на смерть! Как такое возможно?
В ответ испанец посмотрел на него с откровенным вызовом, зло и надменно поджав тонкие губы. Нет, этот человек – не друг Чески-Крумлова или Богемии, понял Хорчицкий.
– Измена! – подхватил дон Юлий. – Да, я – властитель Чески-Крумлова по приказу короля и могу делать все, что пожелаю, с этой жалкой деревней и ее людишками. Они – мои подданные.
Безумный принц выпятил подбородок, оскалившись в маниакальной гримасе.
– Она любит своего отца. Она вернется ко мне! – торжествующе продолжал он, потирая грязные руки. – Я… я велю сшить для нее ночную рубашку с отделкой из медвежьей шкуры, чтобы сорвать потом с ее тела и уничтожить ее власть надо мной. Я буду насиловать ее, пока…
– Довольно, дон Юлий, – внезапно побледнев, оборвал его священник. – Вы уже забыли, что скорбите и раскаиваетесь? Господь сотворил чудо…
– Заткнись, жалкий старик!
Карлос-Фелипе замер в ужасе.
Молодой человек, еще недавно ползавший по полу часовни, проклинавший свой грех, выражавший глубокое раскаяние и заявлявший о своей любви к девушке, теперь смотрел на иезуита глазами, в которых полыхал безжалостный огонь шальной жестокости.
Самодовольный, порочный, злобный безумец вернулся после нескольких месяцев сожаления и раскаяния.
Священнослужитель думал о мести крумловцам, обманувшим не только дона Юлия, но и его самого. Ослепленному злобой, ему не было никакого дела до судьбы несчастной девушки. Слезы раскаяния королевского сына, его признание вины и мольбы об отпущении греха за убийство Маркеты, жалобное блеяние скорбящего – ничего этого как не бывало. Их стер холодный блеск скотской похоти и звериной жестокости.
Глаза старого священника округлились. Униженный, он покинул комнату, бормоча сухими губами горячую молитву, а дон Юлий за спиной у него сыпал угрозами и обещаниями адовых мук проклятой им девушке. Мальчик-посыльный доставил присланные Аннабеллой снадобья и пакетики с успокоительными чаями, и Якоб, будучи уже не в силах больше слушать эти омерзительные речи, поспешил к двери.
* * *
В течение восьми дней Хорчицкому удавалось смирять дона Юлия отварами и настоями, но он знал, что не может продолжать такое лечение без риска убить пациента, и ему вовсе не хотелось подставлять свою шею под топор палача короля Рудольфа.
Не раз и не два он просил Аннабеллу отослать свою гостью и предупредить ее отца, Зикмунда Пихлера, о неизбежном аресте, а когда Маркета отказалась уехать, поспешил в дом ведуньи.
– Он уже рассказал мне, что намерен сделать с тобой, – признался доктор. Волнения и тревоги за жизнь дочери цирюльника не прошли даром и для него самого – Якоб пребывал в постоянном напряжении. – Он приказал сшить для тебя ночную рубашку из тончайшего шелка, отороченную медвежьим мехом. Он говорит, что подойдет к кровати и…
– И что? – напряженно спросила девушка.
– Порежет тебя ножом в наказание за обман и будет насиловать до тех пор, пока ты, истекая кровью, не взмолишься о пощаде. Он твердо вознамерился убить тебя за то, что ты сразу же не вернулась к нему. – Ботаник оторвал взгляд от истертых досок столешницы и взглянул на Маркету. – Он всегда отличался жестокостью, а в периоды обострения становится настоящим изувером.
Якоб схватил девушку за плечи и привлек ее к себе.
– Умоляю, не возвращайся к нему! Позволь мне спрятать тебя. В Праге ты будешь под моей защитой.
Аннабелла наблюдала за ними обоими, ничего не говоря.
Маркета посмотрела Хорчицкому в глаза и увидела нежность, смешанную с ужасом.
– Я благодарю тебя за предложение защиты. Это очень великодушно, учитывая твое положение при дворе, – сказала она.
– Это не великодушие. Я не вынесу, если с тобой случится что-то еще.
Дочь цирюльника удерживала его взгляд, сколько могла, но потом отстранилась.
– Он бросит в темницу моего отца? Думаешь, он может его казнить?
Молчание Якоба было красноречивее любых слов. Маркета нахмурилась, лихорадочно накручивая на палец прядь волос.
– Как могу я допустить, чтобы отец гнил в темнице? Как обреку его на смерть из-за собственной глупости? – спросила она наконец.
– Я уже предупредил его и посоветовал бежать. Твоя мать должна сопровождать его. Сейчас никто не знает, что дон Юлий может сделать с нею.
