– Еще как сможете, при известном желании, – резко ответил Томас. – Такого рода продукция продается только знакомым клиентам. Постоянным покупателям. Но разумеется, если у вас отшибло память на тех, кому нравятся подобного рода извращения, то просто дайте мне список ваших покупателей, а уж я сам зайду к ним поинтересоваться…
– Ладно! Ладно! – Глаза Хэдфилда загорелись яростью. – Вы ужасно суровы, инспектор.
– Суперинтендант, – поправил его Питт. – Таким же ужасным было убийство. Мне нужны все ваши клиенты, которым нравятся такого рода сюжеты. А если вы кого-то упустите, я сделаю вывод, что вы пытаетесь защитить их, зная, что они причастны к преступлению. Вы поняли меня?
– Конечно, я понял вас! Вы что, держите меня за чертова идиота?
– Если б я не понимал, мистер Хэдфилд, кто вы такой, то предъявил бы обвинение за соучастие в убийстве, – спокойно ответил Томас. – А пока вы готовите мне список, я хочу взглянуть на ваши запасы, чтобы выяснить, не найдется ли среди них новых улик, которые могут подсказать мне, кто убил Кэткарта и кто мог знать его… а может, я даже отыщу мотив убийства.
Хэдфилд сердито взмахнул руками.
– Ну, вы даете! Разумеется, я не в силах остановить вас. Дом англичанина давно вроде как перестал быть крепостью, так что теперь у нас творится любой беспредел. Если хотите знать мое мнение, то вам удалось найти самый дешевый способ завладеть картинками, чтобы пялиться на них задаром.
Питт, не обратив внимания на эти злобные инсинуации, принялся просматривать ящики столов и шкафы с фотографиями, открытками и тонкими альбомами зарисовок. Телман занялся тем же, начав с другого конца.
Многие из открыток были совершенно приличными: подобных снимков симпатичных девиц в прелестных платьях и позах полицейские за последнюю неделю видели множество.
Поглядывая на озабоченное лицо помощника, суперинтендант видел, что оно то и дело озаряется невольной улыбкой. Такие барышни ему нравились. В жизни смущение не позволило бы ему приблизиться к ним, но издали он мог восхищаться ими, считая на редкость привлекательными и благопристойными.
Томас вновь вернулся к сосредоточенным поискам, выдвинув очередной ящик с маленькими альбомчиками. Он открыл первый из них больше из любопытства, почти не думая, что тот может помочь как-то раскрытию смерти Кэткарта. Книжицу заполняли сделанные черной тушью рисунки. Художник, превосходно владея техникой графики и обладая богатой фантазией, придавал своим работам своеобразную буйную красоту. Попадались также непристойные образы откровенного вожделения, воплощенные в обнаженных фигурах как мужчин, так и женщин.
Полицейский быстро захлопнул альбом. Если б эти рисунки изобразила менее талантливая рука, они произвели бы не столь сильное и волнующее впечатление. Томас знал, что природа может наделить людей уродливыми чертами, но эти рисунки не представляли трагедию уродства, а так непристойно и творчески иллюстрировали состояние грязной похоти, что Питт почувствовал себя испачканным. Он понимал, почему люди вроде Маршана ожесточенно боролись против порнографии: их пугало не оскорбление чувства собственного достоинства, а странное беспокойство за людские души, за деградацию всех эмоциональных ценностей. В каком-то смысле такие образы лишали людей определенного достоинства, нанося вред самой человеческой природе.
Томас не стал утруждать себя просмотром других альбомов с графикой – ведь Кэткарт имел дело только с фотографией. Так что Питт перешел к очередному ящику с открытками.
Телман в это время хмыкнул и с грохотом закрыл какой-то ящик.
Начальник взглянул на него и увидел огорченное лицо инспектора. Его глаза прищурились, а губы сморщились, словно он испытывал какую-то тайную боль. Несмотря на весь его опыт, рисунки тоже смутили его. Сэмюэль явно ожидал от художников чего-то более возвышенного. Как и большинство малообразованных людей, он испытывал восхищение перед людьми просвещенными, полагая, что образование возвышает человека над низменными пороками и указывает выход из ловушки невежества и всего присущего ему безобразия. Такого разочарования инспектор не ожидал или не мог понять.
Но тут уж Питт ничем не мог ему помочь. Телман переживал личное горе, и в данный момент лучше было не отягчать его еще больше словами. Более того, суперинтендант понимал, что Сэмюэлю будет легче совладать со своими чувствами, если он будет думать, что его шеф ничего не заметил.
Следующий ящик с открытками практически не отличался от предыдущего – те же приятные, немного более раскованные девицы, но ничего более, чем творческие попытки молодых людей понять, как далеко они посмеют зайти в изображении своих фантазий. Некоторые снимки делались, видимо, с традиционных прямоугольных фотопластин, и их блестящие глянцевые поверхности показывали скорее скучноватые опыты игры со светотенью в разных ракурсах и экспозициях.
На других открытках изображения ограничивались округлой рамкой, и они выглядели более оригинально, хотя качество тоже оставляло желать лучшего. Иногда им недоставало резкости, иногда – просто художественного вкуса. Их явно делали любители, члены одного из тех фотоклубов, с которыми Томас уже встречался.
Одну или две фотографии он назвал бы хорошими, хотя и с претензией на театральность. Питт буквально узнал позы, скопированные, казалось, прямо со сцены. На одной явно запечатлели Офелию – не подобную карикатурному образу Сесиль Антрим, а полную жизни и неистового волнения, на грани безумия. И все же эта картинка выглядела очаровательно. Так же, как и ее темноволосая героиня, лет двадцати, не больше, с большими распахнутыми глазами. Ее пухлые губки были приоткрыты в легком чувственном возбуждении.
Еще несколько снимков явно тяготели к воссозданию Артуровских легенд, напомнив Питту работы прерафаэлитов, определенно романтически настроенных. Фон одной из фотографий, где освещение играло более важную роль, привлек внимание Томаса. В центре открытки стояла на коленях молодая девушка в каком-то молитвенном бдении. На алтаре – потир и рыцарский меч. Она вызвала у полицейского в памяти образ Жанны д’Арк.
На другой фотографии женщина в отчаянии вскакивала на ноги, словно укрывалась от зеркала, по-видимому, изображая Волшебницу Шалотт.
А третий образ, наверное, почерпнули из древне-греческой театральной классики, запечатлев ритуал принесения в жертву юной девы. На всех трех снимках в качестве декорации очень уместно использовалась резная деревянная колонна. Она придавала им богатство текстуры, поскольку игра света и тени подчеркивала повторяющийся узор резьбы.
Питт видел этот узор прежде, но не сразу вспомнил, где именно. Наконец память выдала ему нужное место. Он проходил мимо такой колонны в театре, когда шел к заднему выходу из гримерной Сесиль Антрим.
– Где вы купили эти фотографии? – громко спросил он Хэдфилда.
Тот даже не поднял глаз от списка, который писал.
– Ну что еще вам нужно? – устало буркнул он. – Какое очередное преступление вы там пытаетесь пришить мне?
