Таким образом подбадривая себя, Лиза брела по пустым заламгарема, которые с отвычки вновь казались ей необычайно просторными ироскошными. Плач ребенка не унимался и, точно, звучал из опочивальни Чечек.Лиза тихонько подошла к двери и вдруг поняла, что ничего ей не мерещится,ребенок и впрямь плачет. Призраки средь бела дня не ходят; к тому ж они нехрипят, захлебываясь от кашля, задыхаясь в дыму… ибо из-за дверей, ведущих кЧечек, выползали струйки дыма!
Лиза потянула тяжелые створки, да так и ахнула. Серая пеленависела в комнате, и она закашлялась, утирая мгновенно выступившие слезы.Широкое ложе был объято пламенем; и оттуда, из этого облака огня и дыма,раздавался отчаянный крик дитяти.
Лиза кинулась вперед и увидела голенького малыша, которыйбеспомощно сучил ножонками, бестолково размахивая кулачками, словно пытаясьотогнать боль и страх. Вытянув руки, чтобы их не коснулись жгучие языки,снующие по атласному покрывалу, Лиза выхватила маленькое тельце изподползавшего огня и бросилась было к двери, но запуталась в дыму и оказаласьвозле окна. Воспаленные глаза с восторгом увидели синее небо, сверкание воды,мелькание нагих белых тел… Лиза высунулась, жадно глотая воздух, и вдругувидела, как одна из женщин у водоема подняла голову, заметила ее в окне и скриком бросилась в дом.
«Слава богу! Значит, кто-нибудь поможет!»
Ребенок, лишь только она прижала его к себе, пересталкричать, только изредка глубоко вздыхал, успокаиваясь. Слезы еще блестели наего щеках, но светло-карие глаза были на диво спокойны. Чуть откинув круглуюголовенку, покрытую мелкими, влажными от пота колечками темных волосиков, сведякруглые бровки, он внимательно смотрел на Лизу, рассеянно водя по ее лицупухлой ручонкой. Да и весь он был такой пухленький, тугой, смуглый, будтосозревший каштан, что Лиза вдруг с острым наслаждением прижала его к себе. Изовсех сил! Тут же испугалась, не причинила ли ему боль? Но, встревоженнозаглянув в маленькое личико дитяти, встретила блаженную беззубую улыбку…
В сердце ей словно бы ударило что-то, она даже зажмуриласьна миг, и тут кто-то, кашляя и задыхаясь в серой дымной пелене, вцепился вдитя, вырвал его из рук Лизы. Она открыла затуманенные глаза и увидела передсобой искаженное лицо Чечек.
Прижав к груди вновь раскричавшееся дитя, она кинуласьпрочь, Лиза следом; и они обе выскочили прямо в толпу воинов и слуг, спешившихгасить пожар. Гюлизар-ханым, взмахивая широкими черными рукавами, словно клушакрыльями, погнала Лизу и Чечек, будто заблудившихся цыплят, в другую залу, кудауже сбежались все гаремницы.
Завидев Чечек с ребенком на руках, женщины кинулись к ней,причитая:
– Кичкенэ [118]! Жив, он жив! Наш маленькийоглан, наш Мелек! Он жив, шукур аллах [119]!
Чечек, полуодетая, босая, растрепанная, сунула малыша вчьи-то руки и с кулаками набросилась на Лизу. Из груди ее рвался звериный вой,глаза высветились от ярости.
Лиза была так ошеломлена, что не сразу нашла в себе силысопротивляться. Ей на помощь кинулась Гюлизар-ханым. Но даже вдвоем им было несправиться с Чечек. Рассвирепевшая, дорвавшаяся наконец до ненавистнойсоперницы, она сбила Лизу с ног, уселась верхом и, зажав обе ее руки в однойправой, с оттяжкою лупцевала левой по щекам. Лиза билась, пытаясь вывернуться;Гюлизар-ханым тащила Чечек за плечи, но сдержать эту сильную, словноразъяренная медведица, малороссиянку им было не под силу. Лиза едва незадохнулась от боли и тяжести, как вдруг ощутила внезапное облегчение и поняла,что кому-то все же удалось стащить с нее Чечек.
С трудом приподняв голову, она увидела Гюрда, которыйвцепился Чечек в косы и только так удерживал обезумевшую женщину, завывшую отболи и неутоленной ярости:
– Пусти! Пусти меня, паршивый пес! Она хотела убить моегоребенка!
Гюрд, наверное, от изумления разжал пальцы, и Чечек, будтопущенный из пращи камень, снова устремилась к Лизе, все еще полулежавшей наполу. Однако, не сделав и трех шагов, рухнула на колени, касаясь лбом пола. Тоже сделали и другие гаремницы и Гюлизар-ханым, а Гюрд, склонившись, приложилруку ко лбу, губам и к сердцу, выражая этим преклонение, обожание и сердечнуюпреданность, как и подобало при появлении султана…
Лиза медленно села, потирая горло, и встретилась сСеид-Гиреем взглядом. Она увидела в глубине его глаз жестокое разочарование,которое он испытал при виде ее и которое вмиг остудило в его сердце и его плотистоль долго лелеемый пыл…
Подурнела ли Рюкийе от всего пережитого, жалок ли был ее видпосле трепки, заданной Чечек, или просто облик, хранимый в памяти ее любовника,оказался вовсе не сходен с явью? И следа прежней привязанности не нашла она налице этого мужчины – и навек зареклась верить в свою проницательность.
– Что здесь происходит? Что ты вопишь, будто гяур, скоторого живьем сдирают кожу? – Он вперил в Чечек пронзительныйвзор. – Кто хотел убить ребенка?
Ненависть к Лизе оказалась, очевидно, куда сильнее, чемстрах перед султаном.
– О господин! – взвизгнула Чечек, снова залившисьслезами. – Эта гадюка подожгла постель, в которой спал наш Мелек! Язастала ее в тот миг, когда она хотела бросить его в огонь!
– Это неправда! – воскликнула Лиза, только сейчассообразив, почему так взбеленилась Чечек и какой чудовищный возводит на неепоклеп. – Ты ничего не видела, ты просто не поняла! Я только…
– О господин! – рыдала Чечек, указывая на дверь, откудавсе еще сочился едкий дым. – Я видела, клянусь Аллахом, клянусь спасениеммоей души! Вся постель пылала костром, эта аждага [120]держала на руках дитя, и если бы я не выхватила его…
Она захлебнулась рыданиями, и Лиза с изумлением поняла, чтоЧечек вовсе не клевещет на нее злобно: она и впрямь верит, что Лиза виновна. Араз так, надо только успокоить ее, объяснить, что произошло на самом деле, ивсе тотчас все поймут. Но она не успела и слова молвить.
– О господин! – снова закричала Чечек. – Тебяобманули! Никакого Мансура тут не было, эта русская тварь сама к нему сбежала,ей помогли Эбанай с Бурунсуз! Они ее пособники, они предатели, они…
– Ты врешь, поганка! – взревела Гюлизар-ханым.
Но зазвучал голос Сеид-Гирея, и вокруг тотчас воцариласьмертвая тишина:
– Все вон отсюда! Все прочь.
Зала опустела так стремительно, словно порыв ветра вымелворох сухих листьев.
– Гюрд, останься, – приказал Сеид-Гирей. – И… ты.
Лиза осталась сидеть, где сидела.
