Потом она решительно закрыла гроб:
— Все. Попрощались. Идем.
Кабинет Маккензи приводили в порядок к переезду Эмиля Верно.
— Надеюсь, я не помешаю? — спросила Хэнли у секретаря, входя в помещение, которое — странное дело! — без бумажных Гималаев стало выглядеть менее просторным; зато окна, до краев заполненные звездным небом, кажется, увеличились вдвое.
— Я почти закончил, — ответил молодой человек. — Осталось забрать ремесленные поделки и снять со стен грамоты. Не понимаю, почему прямо сейчас… Прежде чем сюда доберутся самолеты, пройдет несколько месяцев. Ах, прошу прощения, доктор Хэнли. Позвольте предложить вам чай или кофе?
Хэнли покачала головой:
— Большое спасибо, не стоит. Он где-то поблизости?
— Пошел в гербариум.
Хэнли отправилась знакомой дорогой к любимому месту отдыха Ди.
Маккензи был один. Он сидел, прислонившись спиной к валуну, кормил с руки зябликов. Это поразительно: птички совсем не боялись его.
Маккензи осторожно, чтобы не потревожить клюющих пичуг, поприветствовал Хэнли свободной рукой.
— Если не будете подходить слишком близко, они не улетят, — сказал он вполголоса, не сводя глаз с зябликов.
Хэнли тихонько устроилась на приступочке в нескольких метрах от директора и его миниатюрных друзей. Тем не менее стайка упорхнула, лишь один зяблик с независимым видом по-прежнему лакомился угощением.
— В семье не без урода, — бодро заговорил Макензи, хотя у него на лице читалось страдание. — Насколько мне известно, ваше свидание на льду с мистером Койтом прошло довольно-таки напряженно.
— Совершенно верно. Он весьма настойчиво стремился завладеть заражающим веществом. Не знаю, чем обернулось бы дело, если бы вовремя не подоспел Немеров.
— Да уж! Стоит этому возбудителю пополнить чей-то арсенал биологического оружия… Впрочем, о чем я говорю? — Маккензи вздохнул. — Теперь наверняка так и произойдет. Американцы точно попробуют добыть смертоносные водоросли, а может быть, и канадцы — если Алекс оказался на такое способен…
— Скорее всего, — согласилась Хэнли.
— Только пусть у других болят об этом головы. Я завершил свою работу. А вы — свою.
— Не вполне, — отозвалась Хэнли. — Остаются вопросы. Я не выяснила, почему умерла Ди.
Маккензи взглянул на птичку.
— Да и Ингрид Крюгер, если уж на то пошло. Я стараюсь не казнить себя, но что-то плохо получается. Нед Гибсон утверждает, что самобичевание при подобных обстоятельствах в порядке вещей. Чувство вины оставшегося в живых.
— Полагаю, ему виднее, — кивнул Маккензи. Пташка на миг поднялась в воздух и опять села на руку экс-директора. — Вот нахалка!.. А как вы узнали, что я здесь?
— Я заглянула к вам в кабинет.
— И что там? Секретарь закончил чистку?
— Почти. Остались только грамоты и фотографии, в том числе снимок, который мне нравится.
— Это какой же?
— Тот, где эскимос в анораке, лежа на льду, целуется с тюленем.
— Фотография вам правда нравится?
— Очень. — Обхватив руками колени, Хэнли оперлась на них подбородком. — Сцена столь интимного общения человека и животного производит сильное впечатление.
— Вы узнали этого человека?
— С первого взгляда — нет, сегодня — да. Ведь это Джек?
— Совсем подросток. Фотография сделана много лет назад. Возьмите ее. Я буду рад, если вы примете от меня этот подарок.
— Спасибо. А зачем Джек обнимает тюленя?
— Чтобы напоить его.
— Дает воду?
— Да, изо рта в пасть.
Хэнли задумчиво кивнула:
— Продолжайте.
— У эскимосов существует поверье: тюленя, что выходит на сушу и позволяет убить себя, мучает жажда; охотник должен утолить ее снегом, растопленным во рту. Таким образом, это ритуальное выражение скорби — и благодарности.
— Своего рода извинение, — сказала Хэнли и подумала о ледяной корочке на губах у погибших ученых.
— И искупление, — добавил Маккензи.
— Канадские власти будут разыскивать Джека?
— Скорее всего да, — ответил Маккензи с явной неохотой. — Таков их долг. Найдут ли они его — это уже другой вопрос. Края здесь необъятные и безлюдные. В конце концов они отступятся.
— Знаете, — проговорила Хэнли, утирая слезы, — его чувства к вам, доктор Маккензи… Я даже ревновала, видя, насколько он вам предан.
Маккензи мрачно кивнул, и зяблик улетел.
— Он любит вас, — сказала Хэнли, — невзирая ни на что.
— Он прекрасный молодой человек.
— Вас удивило то, что он сохранил в тайне намерение Алекса?
— Нет.
— Почему?
— Потому что я знал, как много значит для него станция.
— Как и для вас.
— Да. И для всего человечества.
— Что вы имеете в виду?
— Геотермальная ситуация просто отчаянная. Налицо угрожающие изменения в Арктике. Все, что планета получает от парникового эффекта, в первую очередь ударяет по нашим широтам. Так устроена земная атмосфера. Безудержному загрязнению окружающей среды противостоят на аванпостах вроде «Трюдо». Джеку это было отлично известно. Думаю, он вместе с Косутом пытался защитить нас, защитить Арктику.
— Ценой человеческой жизни?
— Так обернулось…
— Что же побудило вас покинуть пост? — спросила Хэнли чуть дрогнувшим голосом.
Маккензи пожал плечами:
— Я… Пришло время. Людей, с которыми я начинал, не осталось. А теперь русские все до одного уезжают. Японцы, вероятно, тоже, да и Нед Гибсон. Когда просочится весть о ракете, станцию, думаю, вообще закроют.
— Закроют «Трюдо»?
— Как минимум на летний сезон, если найдут безопасный способ уничтожить эту чудовищную вещь. — Маккензи покачал головой. — Мы с Косутом бредили «Трюдо». И многим пожертвовали, чтобы воплотить мечту в реальность.
— Вы тоже себя вините?
— Ничего не поделаешь, — вздохнул Маккензи.
— Чем вы будете заниматься? Куда отправитесь?
— Еще не думал. Сказать по правде, я устал.
Хэнли закусила губу.
— Полагаю, другие разделили бы ваши чувства к «Трюдо». Если бы могли.
— Другие?
Хэнли принялась загибать пальцы:
— Юнзо Огата, Минсков, Анни Баскомб, Тараканова, доктор Крюгер, русские моряки, Ди.
Взгляд Маккензи сделался пустым, морщинистое лицо приобрело сходство с валуном, на который экс-директор опирался спиной.
