спросила она, не веря своим глазам.
Я выдохнула, ощущая, как комок в горле сжимается, но всё-таки ответила:
— Привет, тётя Маша… — мой голос был слабым, но твёрдым. — Я приехала…
Мария кивнула, её лицо отразило смесь облегчения и беспокойства. Она шагнула вниз по ступенькам, приветствуя меня теплом, к которому я была не готова, но которого так жаждала.
— Ты вернулась, девочка моя, — тихо произнесла она, подойдя ближе и слегка коснувшись моей руки. — Твой отец… он тебя ждал.
Моё сердце забилось сильнее — она говорила так, чтоб утешить меня, но как бы я хотела, чтобы это было так.
— Где он, тетя Маша?
— В саду…. Я его там посадила. Иди к нему, моя хорошая.
Я шагнула по знакомой дорожке, ведущей в глубь сада. Здесь, среди яблонь и кустов смородины, я провела своё детство, бегая босиком и наслаждаясь каждой минутой. Ароматы ландышей окутывали меня, словно напоминая о тех днях, когда мир казался бесконечно тёплым и безопасным. Здесь каждый кустик, каждая травинка были частью меня, частью моих воспоминаний.
Отец сидел в кресле под старой яблоней, его спина слегка согнута, а серые глаза, когда-то такие выразительные и сильные, сейчас смотрели куда-то вдаль, словно видели нечто, что было недоступно мне. Он уже давно перестал быть тем человеком, которого я помнила. Тень прошлого, потерявшая связь с настоящим. Казалось, что его мысли блуждали где-то далеко, в мире, который я никогда не смогу понять.
— Папа… — мой голос прозвучал почти шёпотом, но он не услышал. Его взгляд остался неподвижным, сосредоточенным на чём-то невидимом.
Я приблизилась к нему, чувствуя, как внутри нарастает тревога и печаль, но вместе с тем и ощущение завершения, словно этот момент был тем, к чему я так долго шла.
— Папа… — повторила я, опускаясь на колени перед ним, в мягкую траву и взяв его за руку. Его холодная, сухая рука казалась чужой, далёкой, как и сам он. Я крепко сжала её, будто пытаясь вернуть его в этот момент, в реальность, где я стояла перед ним, его дочь, которую он так долго не видел.
Слёзы подступили к глазам, горло сжалось от боли, которую я пыталась сдержать.
— Папа… мне столько нужно тебе рассказать… — голос сорвался, но я продолжала, шёпотом, почти дрожащим, но твёрдым. — Я вернулась, папа… Я здесь… Я встретила человека, которого люблю. Ты научил меня, как выживать, как быть сильной… но я всё равно нуждаюсь в тебе. Ты всегда был со мной, даже когда тебя не было рядом.
Он не реагировал, его взгляд по-прежнему был устремлён куда-то далеко, где он, возможно, встречался с мамой в своих мыслях.
— Я простила тебя, — прошептала я, слёзы уже текли по щекам. — Простила за всё, что было, за всё, что случилось… Я понимаю теперь. Я знаю, как тебе было больно. Знаю…. Знаю, какую боль ты испытал. И я больше…. — мое дыхание перехватило на миг, слезы катились по щекам.
Я опустила голову на его неподвижные колени, и слова начали литься, словно они ждали этого момента всю мою жизнь. Я рассказывала ему всё — историю борьбы, непонимания, любви и безграничного терпения. Говорила о том, как шла через боль, как искала себя, училась, выживала, как спасала тех, кто мне дорог.
Я рассказывала о своём муже, который стал моей опорой, о тихой свадьбе на склоне гор, без посторонних глаз, о брате, с которым обрела новую, крепкую связь, о наставнице, которая научила меня не только быть сильной, но и по-настоящему принимать свою силу. Я говорила о друзьях и коллегах, о тех людях, с которыми меня связала жизнь, о том, как работа стала для меня не просто занятием, а настоящей страстью. Как каждое испытание привело меня к этому моменту, где я наконец обрела себя и нашла свой путь.
Сумерки медленно опускались на город, окутывая сад мягким вечерним светом. Я говорила долго, каждое слово было наполнено болью, любовью и тем облегчением, которое приходит с прощением. Я рассказывала, как побывала у мамы, как смогла проститься и отпустить её, как осознала, что сила и выносливость, которые они мне дали, спасли не только меня, но и тех, кто мне дорог.
— Папа… — мой голос стал тише, когда я снова подняла его руку к губам. — Ты спас всех нас. Ты спас того, кого я люблю больше жизни. Ты дал мне больше, чем когда-либо забрал. И никогда больше я не буду тебя судить. Я так люблю тебя, папа, — мои слова прозвучали как обещание, как клятва. — Я больше не оставлю тебя. Теперь я здесь, с тобой.
Он по-прежнему смотрел куда-то вдаль, но теперь в его неподвижности не было той прежней тяжести. Возможно, это было моё воображение, но мне показалось, что его лицо стало чуть мягче, а его рука, такая холодная и неподвижная, вдруг ощутилась чуть теплее.
Я глубоко вздохнула, чувствуя, как с каждым словом, каждым выдохом отпускаю годы накопленной обиды и боли. Всё, что осталось теперь — это любовь и понимание.
Когда сумерки окончательно окутали сад, я осторожно встала и обняла отца, чувствуя, как тяжесть прошлого наконец-то отпускает меня. Я нежно укутала его в тёплое одеяло, ощущая, как его хрупкое тело дрожит под ним. Легко помогла ему подняться с кресла, и он пошёл за мной, послушно, как маленький ребёнок, не сопротивляясь.
Саша стоял чуть поодаль, терпеливо разговаривая с Марией, но его глаза не выпускали меня из вида, готовые в любой момент оказать поддержку. Он понимал, что это мой момент, мой путь к прощению и завершению, и не вмешивался, давая мне пространство для этого.
Отец шёл рядом, тихий и спокойный, словно всё, что я сказала, наконец достигло его сердца, даже если он не мог ответить. Мы прошли через сад, минуя те самые деревья, которые мама и он посадили вместе. Этот путь казался завершением большого этапа моей жизни — и началом нового.
— Он счастлив, Зара, — тихо сказала Мария, помогая уложить его в кровать. — Он счастлив. Он с ней, с Богданой. Он снова молод, Зара, он снова любит и любим….
— Я знаю, — кивнула, сдерживая слезы. Поцеловала отца в лоб и
