отметил, что ещё год назад к фронту двигались подкрепления, пешком шли маршевые колонны, ехала техника, сейчас почти никого… Никто не торопился помогать держать фронт, никто не хотел спасать умирающих солдат Германии, которых раньше называли единственным «щитом Европы», от нахлынувшей волны Большевизма, возможно уже некого посылать?
Водитель петлял окружными путями и в итоге сбился с дороги. Он боялся сворачивать с больших дорог, ссылаясь на какое-то предписание, но мне кажется он просто панически боялся, что за пределами больших дорог заканчивается власть Рейха и начинается первобытная, дикая Россия, с её бандитскими вооруженными бандами, неприветливыми местными и туземными дезертирами, которые ещё недавно служили нам, а сейчас сбежали с фронта, попрятались по лесам и деревенским домам и теперь не служат никому (возможно Хельмут имеет ввиду «хиви» или коллаборантов).
Когда мы добрались с Францем до станции, выяснилось, что лучшее на, что мы можем рассчитывать это продуваемый насквозь, сколоченный из трухлявых и гнилых досок вагон, но и в нём нам не было места. В последний уходящий вагон грузили раненных, их было так много, что в вагоне сняли даже нары и клали людей на пол, почти друг на друга. Носилок не хватало и их укладывали на пучки соломы, погладывая под голову плащи анораки или форменную шинель.
Раненных было такое количество, что для нас с Францем не нашлось места даже в здании станции, которое полностью было забито не ходячими раненными и санитарами. Были только тяжелораненые, последние полгода на фронте показали, что если ты можешь стоять на ногах и не истечешь кровью после перевязки из индивидуального пакета, то раненным ты не считался. То, что выздоравливающего Франца отправили на восстановление в Германию, а не сразу на передовую, было чем-то невероятным.
Мы основательно продрогли на пронизывающем ветру пока ждали следующий состав. Мы не могли даже разогреть себе еды на огне, снующие туда-сюда патрули военной жандармерии запрещали жечь костры, боялись налёта авиации русских. Нас предупредили, что попытка разжечь костёр даже в удалении от станции будет расценена, как прямой саботаж.
В последний раз, когда я отправлялся в отпуск по ранению, в сорок первом, я даже в тылу чувствовал себя героем, на меня смотрели с уважением, а когда выдавали довольствие в дорогу, то мой армейский рюкзак был забит шоколадом. Сейчас же мы были не героями, а дополнительной головной болью для тыловых интендантов, которым нужно было ломать голову, как от нас избавиться и на какой поезд нас посадить.
Тогда я чувствовал себя героем пострадавшим за Рейх, а сейчас за Рейх страдали все. Мы были просто одними из многих, просто часть серой массы, бесконечного потока среди калек, командировочных армейских снабженцев и бедолаг, которые пытаются попасть в свою часть. Пока мы мерзли и мокли под косым дождем на перроне, жандармы успели 3 раза проверить у нас документы и предписание, разговаривали вызывающе, задавали провокационные вопросы.
Участившиеся случаи дезертирства, подделка командировочных, больничных и отпускных документов, развязали руки этим упитанным ослам, которые нацепив бляху на грудь решили, что им можно всё. Я с удовольствием взял бы себе в отделение парочку на перевоспитание, уверен, что завывание мин и пара штурмовых атак сбили бы спесь с этих свиней.
Наш с Францем состав, точнее тот в который нас смогли наконец то засунуть, пришёл только ночью. О дороге сказать нечего, только то, что её хотелось, как можно скорее забыть. Холод и сырость, грязный вагон и пятьдесят раненных, которые не могут спать от боли, лишь периодически забываются, но сном это не назвать, у многих жар и бред. Крики, плачь.
Францу было проще, он недавно выписался из госпиталя, где насмотрелся похожих картин, конечно не настолько плохих, но всё же. Запах сыра – начинающейся гангрены и запах экскрементов от тех, кто сходил под себя, вызывали у меня постоянные приступы тошноты и не давали мне нормально уснуть.
Если сейчас так заботятся о раненных то, что говорить о живых? Довольствие, которое было получено нами в дорогу, закончилось к середине второго дня пути, к холоду, добавилось урчание в животе. Страх потерять место в вагоне и отстать от поезда не давал нам отходить далеко на коротких остановках и искать где можно купить или раздобыть что-нибудь съестное.
Мы ждали, когда закончится эта дорога и состав прибудет в Германию, мы с Францем планировали сойти раньше, чтобы побыстрее сбежать от этих криков и смрада. Я готов был биться об заклад, что до госпиталя и Фатерлянда довезут не всех, далеко не всех, многие раненные не переживут этого пути, последнее что они увидят будет грязная солома, мухи и этот вонючий вагон.
Мы решили, что выйдем в Оберштайне или Ландау, поезд всё равно не проходил через Майнц. Я знал весь округ с детства и решил, что после такой тяжелой дороги, несколько часов пути через лесистую местность, которая опоясывает Майнц, нам не повредит. Что может быть лучше прогулки по лесу, где свежий воздух и
