дым ввысь.
У Николая Николаевича спросили, взыскивать ли за курение опиума. Он сказал вчера, мол, пусть курят. Зато не пьют. Да и дорог опиум, часто не набалуешься, не пристрастишься. Муравьев не моряк, но постигает все быстро. Вокруг лежат медвежьи шкуры с шерстью бурых лесов. Чудом досталась неоткрытая, неописанная Находка.
Шлюпка отваливает от парохода. С Богом! У шлюпочного корпуса, подобного переносному ящику с ручкой и со стеклом в скошенной стенке, стоит еще молодой, иссохший на солнце и ветрах подпоручик Сизов, начинавший матросом у Путятина. На банке расположены инструменты для обсервации. Унтер-офицер на руле, на носу — лотовый с веревкой, намотанной кольцами на руку. Губернатор и его важные дела сами по себе, а моряки свое дело знают. Им тут есть работа.
Перед отвалом Николай Николаевич глухо сказал Сизову:
— Никому зря ничего не говорить. Сохраняйте в тайне все, что открываем сегодня. Карты скажут сами за себя.
Откуда он так знает Сизова, уверен в нем? Никто слова не услыхал и не понял, что сказано.
Солнце вышло над океаном и светит над пароходом. Дымка над горами по обе стороны пролива.
Началась подготовка к отвалу. На пароходе с грохотом подняли якорь. Покачнулись палуба и мачты. Капитан отдал команду и повернул медную ручку машинного телеграфа. Внизу раздался звонок. Машина начала поворачивать колеса. Муравьев построил этот пароход в Америке. Под красными кожухами парохода плицы заработали чаще и сильней, пошли, выгоняя сплошную массу пены вдоль бортов. В небе слабые, тонкие черты, выведенные водяными красками, одна полоска красная.
— 80 лево!
Сопки, скрывающие вход в бухту, отступают на север, скоро начнут еще раздвигаться, линия берега прогибается в отходящую на север от пролива. Курс 75 лево.
— Есть пять лево.
Офицеры наверху. Жарко, уже все в белых рубашках с погонами. Матросы в парусинниках, в мягких панамских шляпах, босые.
Лоты поползли в воду, стучат вьюшки, кричат лотовые цифры офицерам, они все время записывают. Капитан отдает короткие спокойные приказания в рубку.
Сопки раздвигаются, раскрываются ворота, открылась вода. Изгиб? Вышли из-за скалы — и прямо в стадо гусей, как в снег на синей воде… Гогот, хлопанье крыльев, охотникам не по службе и не для моряков азарт не разрешен. Гуси чуть не под колеса попали. Курс прямо на север.
— На фанзы?
Шли по бухте. Бухта на вид не уже пролива, словно он раздвоился или сливаются реки, уйдя в горы одним стволом. А там, не теряя ширь, ствол реки пошел опять на соединение к морю, к первому его заливу.
Это все в глубине полуострова, в его сопках. Эта бухта, как внутренность полуострова Принца Альберта. Опять выплывают стаи лебедей, синяя вода, как в снегах, в сугробах. Гуси, лебеди, утки, кулики, чайки, бакланы, альбатросы, морские орлы. Скалы, глубины, приглубый берег. Это его причальная линия.
С Муравьевым на «Америке» идет писатель Максимов, коротконогий толстяк с брюшком, как все его собратья в столицах. Он известен описанием наших окраин и поморий, печатается в «Морском сборнике», как и Гончаров и Григорович, как наши открыватели, адмиралы. Когда-то Константин Николаевич был покровителем Айвазовского, он брал его с собой в плавание. Великий князь покровительствовал также Иоганну Штраусу-младшему. Любимое занятие с братом Сашей, как он называет царя, играть по вечерам на рояле в четыре руки. Открыл литературно-художественный «Морской журнал», где были отделы научный, официальный и беллетристика. Увлек Гончарова в кругосветное путешествие. Григорович по его приглашению отправился на «Ретвизане». Сколько наших и английских инженеров и художников благодарны ему…
У штурвала матрос с исчерно загорелым лицом, с пшеничными усами и с глазами, как васильки, стоя держит в руке свинцовый лот, похожий на плосковатую бутыль, с углублением на месте днища. У ног матроса вьюшка с тонким канатом, концом прикрепленным к лоту. Лотлинь — плетеная, а не крученая, очень крепкая веревка. Вот опять закрутилась вьюшка, лот пошел в воду. Что-то кричит на своем языке особых слов, и писатель Максимов их изучает. У наших моряков много в употреблении простых, но довольно оригинальных предметов. Углубление лота замазано воском… Что к воску прилипнет? Песок, ил? А если ничего не прилипнет, значит, каменное дно.
— Аттоба! — кричит матрос. Это означает, что лот достал дна. На лине первые пять саженей разбиты отметками на футы. Следующая отметка через пять саженей. Еще дальше через десять. Все они уже в воде. А сами поднимаются из воды, как миниатюры художественного ткачества. Теперь они одна за другой поползли обратно, скользят по палубе. Какое же дно в этой трещине в каменных хребтах, залитой густой южной синей водой?
Матрос хватает рукой лот с приставшими к воску мельчайшими искрами.
Грунт — белый песок! Муравьев не моряк, но все быстро проверяет: карты перед ним. Он, еще не бывая здесь, все решил, он знал пословицу «семь раз отмерь…» Желал убедиться сам. Сам тут был!
Невельской мечтал о юге с гаванями, бился из-за проливов в лимане двадцать футов глубины, обходя лиман на баркасах. Нашел фарватер в двадцать пять и плакал от радости. Его корили и корят за эти футы! Ну вот вам, господа, глубины в саженях.
«Зачем нам лезть в Турцию. — думал тем временем Николай Николаевич, — завоевывать Царьград, Золотой Рог и Босфор, зачем мечты о захвате проливов в Средиземном море, когда у нас тут есть все! Свой Босфор и свой Золотой Рог».
Прорезали бухту наискось. В колене бухты, в самом углу ее изгиба угнездилось стойбище туземцев, две желтые соломенные крыши, при них огороды. На вид уютно. Туземцы живут сытно, охотятся, при них тоже летом живут ловцы невольниц. Наши узнали, что при них приживаются эксплуататоры, пришельцы из Маньчжурии. По суждению наших идущих на «Америке» этнографов, они чувствуют себя господами, постепенно губят и разлагают семьи, если в них оседают.
Выше строений луга и рощи, похожие на одичавшие сады, и сопка вся в таких же рощах.
Сейчас будет поворот на восток. От входного мыса, не меняя курса, сразу после прохода ворот двинулись почти на север. Справа по борту еще одно явление природы: стала открываться восточная часть бухты и открылась вся, пошла в горы, как мощная река.
Фанзы становятся желтей и ближе. Можно провести прямую линию от ворот к фанзам по нашему курсу. На румбе ноль.
После входа в ворота пошли наискось через бухту к фанзам. В стойбище перепугались, забегали люди и собаки. Все боятся пароходов, нагрянувших в этом году. Склоны сопок мягко переходят в пологие, надвигаются прямо под корабль. Сопки тянутся чередой
