конец, да? — блондинка опускает глаза вниз, туда, откуда на нее смотрит очарованный и смешливый взгляд ее самой родной после Ники девочки.
Именно эту мизансцену и застает Илья, открывший после пары вежливых ударов незапертую дверь в номер Леоновой. Ну, естественно, стоило ли бегать по этажам, ища Вику, без которой, понятное дело, никакого празднования победы быть не может, имело смысл сразу идти сюда. Где еще могло в Красноярске возникнуть самое неотложное и срочное дело, если все остальные дела были под боком на ледовой арене, пьедестале и вокруг него в паре метров?
Виктория смотрит снизу вверх на Ландау и спрашивает:
— Все хорошо?
Илья кивает и в ответ задает свой вопрос:
— Решила срочные дела? — и протягивает сразу две руки дамам, полагая, что обе они не против подняться.
— Ага! — Вика хватается за его левую руку, Мила за правую, — легкое недопонимание.
Обе поднимаются, и тут Домбровская от резкой смены положения на фоне уже хронического сибирского недосыпа покачивается и удерживает равновесие лишь потому что ее подхватывает Илья.
— Пожалуй, отмечать будем завтра, — констатирует Ландау, — нам всем надо выспаться, особенно тебе.
Пока Виктория натягивает сапоги, мужчина забирает из рук Милы шубу и, приобняв женщину за талию, бережно выводит ее в коридор. Девушка провожает их взглядом. Перед входом в лифт Домбровская обвивает талию хореографа своей рукой, делая очевидным тот факт, что паж допущен намного ближе к телу королевы, чем было бы приятно думать Милке.
Развернувшись, чтобы закрыть дверь номера девушка замечает прислонившегося к стене Григорьева. Он отталкивается плечом, вставая прямо, и мягко произносит:
— Ты только не делай глупостей, Леонова.
Это отпрыск древа, которое растет на высотах и от которого вкусила Ева
Ещё до рассвета два тела встретятся, чтобы любить друг друга, захлебываясь чувственной терпкой радостью первородного греха. Нежной и томной, быстрой и жадной, приветствуя друг в друге собственную полноту. Но сейчас светловолосая женская головка покоится на мужском плече, так же полно приняв свое поражение в борьбе с собственными страхами перед будущим, как принимала все, чего не могла избежать. Особенность Виктории Домбровской — умение встраиваться в то, что не в ее силах поменять. Оказалось, что поменять радость совместности, близости и цельности, приходящие в ее жизнь вместе с этим кареглазым, заботливым и таким эмоциональным мужчиной она была не в силах.
И с той же решительностью, с которой три месяца назад она наложила вето на их отношения, сегодня вынула их из-под сукна, ни за что не извиняясь и ни о чем не сожалея.
Этот сезон с его болями и радостями сделал их ближе, понятнее друг другу. Теперь и у Ильи есть шрамы от осколков, невидимые никому, но фантомно болящие каждым ушедшим учеником, оставившим их. Каждая разбившаяся мечта этих детей сечет и душу взрослого, ведущего их к целям, болезненной шрапнелью обид и недоговоренности. Каждая сбывшаяся мечта оставляет за собой выжженную землю, на которой не остаётся места слабости и страху. И вместе с гордостью за них ранит болью пройденного через безнадежность и сверхпреодоление пути. Такие раны по-настоящему не рубцуются никогда и то и дело кровоточат от прикосновений небрежным или слишком точным словом.
И пока непонятно, смогут ли они разделить эту боль пополам или же только удвоят ее, соприкасаясь друг с другом.
Но сейчас морозная сибирская ночь делала страхи о будущем призрачными, а близость и утешение друг другом реальными.
И под женской щекой билось ровно и безмятежно пораненное мужское сердце. И мужская ладонь прикрывала женскую лопатку, за которой пряталась израненная и нежелающая заживать душа.
****
— Вот и думай, Милка, — Григорьев посмотрел на рубиновую жидкость в чайной кружке на дне.
Уже второй час они с Леоновой ведут задушевную беседу о превратностях любви, допивая любимое вино Вики. Подкрадываются на самых цыпочках и отходят от опасного места встречи с тяжелой правдой.
Когда там в коридоре Мила молча зашла в свой номер, не закрывая дверь, Михаил расценил это как приглашение поговорить и не стал отказывать своей ученице в такой насущной малости. Как ни крути, а что-то важное они с Викой Милке задолжали. Может быть, вот такой разговор по душам.
Вот он, Мишка Григорьев, успевший поседеть и погрузнеть за годы вокруг спорта. Неудачливый спортсмен и, как оказалось, отличный тренер, любимец всей команды Домбровской от малых детей до самой королевы. И все же, много ли он при всей своей внимательности к человеческим душам понимал то, что происходит в сердцах их воспитанников? То-то и оно. Чуть больше, чуть меньше, а по сути — ничего. Всего лишь хотелось, чтоб они смогли перескочить неизбежные ухабы юности, не наделав слишком невозвратных ошибок.
Она ждет его в небольшой прихожей и задает единственный вопрос:-
— Давно?
— Давно, — пожимая плечами в том смысле, что это личное дело двух взрослых людей, отвечает Григорьев.
Мила проходит в глубь номера и Михаил следует за ней. На стол выставлены две чайные кружки:
— Наливайте, Михаил Александрович. Вряд ли кто-то еще присоединится сегодня к празднованию, а завтра и подавно все разбегутся по своим делам.
Леонова взглядом указывает на бутылку вина, которую Григорьеву отдал Илья перед тем, как зайти в номер Милы.
— У тебя спортивный режим, — отрицательно качает головой тренер.
— Спортивный режим — у спортсменов, а я с сегодняшнего дня в завязке с соревнованиями и стартами, — посвящает его в свои планы на будущее девушка.
— С почином! — кивает мастер прыжков и ставит бутылку на стол, — Ну, тащи тогда штопор, будем отмечать твою новую жизнь.
Ближайший штопор нашелся у парней-парников из соседнего номера. Один даже рванул в провожатые, намекая, что готов разделить веселую компанию в обществе хорошенькой девушки, но увидев Григорьева, стушевался и ретировался вон.
Глядя, как Михаил Александрович разливает вино по кружкам, Мила думала, что вот такую картину она не могла представить даже в самой странной фантазии. Спроси ее кто-нибудь, как она относится к Григорьеву, девушка нашла бы только обще-обтекаемое “хорошо”. Этот человек просто был в жизни каждого фигуриста группы Домбровской. Держал надо льдом, чтобы уменьшить количество боли и травм от падений, учил дышать, отрабатывал толчок, тренировал выезды. Поддержка всея “Сапфировый” О нем думалось как о неотъемлемой части тренировки. Так принимаешь в свою жизнь инвентарь: коньки, форму, кроссовки, ту же “удочку”-лонжу. Григорьев шел где-то в этом ряду. И, вот ведь удивительно, он никогда не пытался претендовать на другую роль. Не втирался в доверие. Не проявлял больше внимания или заботы, чем было абсолютно
