у меня есть вторая пара ног, которая, обладая врождённой твердостью и силой, бесцеремонно, не спросив у меня разрешения, отбросила первую пару, и, заняв её место, уверенно подошла к чемодану. И вторая пара рук тоже нашлась! И ещё какая! Первая пара просто от стыда и безысходности сгорела дотла, а вторая, словно это привычное и не очень тяжёлое для неё дело — выкатила тяжеленный чемодан из Банка. Всё время, пока я катил чемодан по Городу, мне казалось, что все пешеходы хотят у меня его отобрать, все машины словно специально притормаживали, проезжая мимо, водители и пассажиры смотрели на меня в надежде, что я расслаблюсь, отвлекусь, и тогда они смогут завладеть моими деньгами, из всех окон всех домов выглядывали подозрительные лица, интересующиеся конкретно мной и моим чемоданом, на окраине Города все люди попрятались в надежде улучить мгновение, чтобы напасть на меня неожиданно из засады, поэтому мне всё время приходилось озираться по сторонам, я даже подумывал вооружиться камнем или палкой и в случае нападения воспользоваться ими. Надеялся, что в Лесу и в Поле будет полегче — не тут-то было! В Лесу за каждым деревом и кустом мерещился злоумышленник, в Поле их укрывала высокая трава. Даже в замке Лангобарда спокойнее не стало: казалось, если в него никто не проник заранее и не спрятался, чтобы напасть ночью, то обязательно скоро сделает это. Чемодан, по его собственным словам, наполненный не деньгами, а смыслом, превратился для меня в средоточие мира, он потеснил собой даже Петру, я перетаскивал его с места на место, не решаясь где-нибудь оставить без присмотра или спрятать, потому что был абсолютно уверен, что его моментально сопрут; я почти не спал, не ел и не пил, весь смысл моего существования превратился в охрану чемодана, при этом я даже ни разу не открыл его, чтобы хоть одним глазком взглянуть на своё богатство, попробовать пересчитать деньги или хотя бы убедиться, что там они, а не какой-нибудь мусор. Ещё я изводил себя словами Геродота о том, что я пока не готов к восприятию теории соприкасающихся миров, вытекающих друг из друга, которая способна, по его словам, уничтожить меня как личность, потому что я не обладаю должной моральной выносливостью, а ещё меня тревожило то обстоятельство, что Контролёры не приходят, чтобы предложить мне стать Свидетелем Дороги, занять освободившееся место Лангобарда и подписать контракт со мною. Может быть, кто-то про меня пустил дурную молву, которая дошла до них, они передумали брать меня в Свидетели, и теперь только и ждут, когда я уберусь восвояси, освободив место более подходящему кандидату, — в таком случае, я решил не сдаваться без боя: буду сидеть в замке Лангобарда до тех пор, пока они силой не выволокут меня из него, — пусть придут и попробуют! — я обязательно дождусь их, и если они объявят, что моя кандидатура на должность Свидетеля не получила одобрения, и мне необходимо в ближайшее время собрать вещи и освободить занимаемое помещение, тогда я выгоню их вон, пошлю подальше и забаррикадируюсь, — пусть берут замок штурмом. Кажется, ничего на свете больше не могло успокоить меня! С другой стороны — у меня не хватало терпения ждать — грабителей, Контролеров или тех и других вместе — я поднимался по винтовой лестнице на плоскую крышу донжона, метался по ней, выглядывая между зубцами, подставляя лицо колючему ветру, силясь разглядеть, не приближается ли кто к замку, но вокруг было пустынно, по ленте Дороги, тянущейся от горизонта до горизонта, лежащей под холмом, над которым возвышался замок, никто не проходил и не проезжал. Я то и дело порывался выбежать наружу, хотелось броситься куда-нибудь: например, в Библиотеку, чтобы там найти таинственных невидимых Библиотекарей, о которых говорил Геродот, или — в Торговый центр, чтобы там отыскать его Администраторов, — попробовать у них узнать, где находится главная контора Контролёров, где они заседают и принимают решения, кого брать на работу в Свидетели, а кого не брать, отправиться туда, найти самого главного Контролёра и объяснить ему, что у меня нет ни времени ни желания ждать, когда они примут решение — подхожу я им или нет, потому что если я по какой-то причине их не устраиваю, то пусть так и скажут, а не томят душу, не вытягивают из неё все жилы, но что-то подсказывало мне: не найду я никакой конторы Контролёров, никто не объяснит мне, где она находится, все будут смотреть на меня, как на идиота, таскающего за собой повсюду огромный тяжеленный чемодан, набитый неизвестно чем, расспрашивающего о каких-то странных людях, зовущихся контролёрами. А если до Петры дойдёт слух об этом? Я стану, вдобавок ко всему, ещё и посмешищем. Петра! Петра! Петра! Я не просто повторял это имя про себя, произносил шёпотом и выкрикивал, слушая, как эхо долго носит его от стены к стене, поднимает к крыше, выплескивает наружу, теряя по пути буквы, так что остаётся лишь печальное "А-а-а-а!", затихающее так, словно его закапывают в яме — с каждой лопатой земли становясь всё тише. Я тоже медленно затихал, как это эхо, сознание гасло, — я барахтался в имени Петра, переполнялся им, оно выплескивалось из меня, заполняя собой всё вокруг, становясь морем, капля за каплей, буква за буквой, — не исчезало, затихая, не умирало, а становилось чем-то похожим на воду, обволакивающим веществом, невидимым, но плотным, в котором я захлёбывался, тонул, — при этом от меня, то есть от моих мыслей и воспоминаний, отрывались куски, словно я продирался сквозь колючие заросли, скоро последний обрывок сознания, при помощи которого я идентифицировал сам себя, зацепился за очередную колючку и остался позади, от меня ничего не осталось, совершенно ничего, какое-то пустое место вне времени и пространства, и это длилось ровно одно мгновение, в котором могла поместиться целая вечность, после чего пошёл обратный процесс, что-то, неизвестно что, совершенно точно — не я сам, вытолкнуло меня из пустоты, и я покатился сквозь всё те же заросли, как клубок, наматывая на себя нить, сотканную из обрывков мыслей и воспоминаний, снимая их с колючек, но там, в конце пути, меня ждало что-то другое, совсем не то, что я ожидал, — кромешная тьма не могла рассеяться, потому что её нечем было рассеивать — у меня совсем не было глаз, отсутствовала сама идея о том, что на лице есть два приспособления, при помощи которых я могу выглядывать, словно из окна, находясь внутри дома, и видеть то, что происходит снаружи, пусть
