известное как «Программа брасеро» (от исп. bracero — «чернорабочий», «батрак»). По этому соглашению через границу в США въехало 63 000 мексиканцев – в дополнение к 33 000 интернированных американцев японского происхождения, которых отправили работать в Орегон, Юту, Айдахо, Монтану и Колорадо39. И хотя «белый нативизм», с которым Майрик и Ньюлендс агитировали за производство свекловичного сахара, не повторил судьбу антиафриканизма Трухильо и не перерос в геноцид, он был не менее лицемерен, поскольку представлял собой неприкрытый расизм, служивший для ущемления прав рабочих и отчасти ставший причиной массовых депортаций мексиканцев и американцев мексиканского происхождения в начале 1930-х годов.
Сопротивление рабочих на Гавайях и в Калифорнии
Опасения Вебера, кубинских интеллектуалов и Американской федерации труда, столь встревоженных мыслью о том, что иммигранты заберут рабочие места у местных жителей, не оправдались. Впрочем, привлечение труда мигрантов стало эффективным оружием в руках нанимателей, решивших умалить право своих работников объединяться в профсоюзы, которое те завоевали в тяжелой борьбе. А поскольку национальные профсоюзы видели в иммигрантах нечестных конкурентов, нанимателям было еще легче стравить различные этнические группы рабочих. Владельцы свеклосахарных заводов в Калифорнии и «Гавайская ассоциация сахарных плантаторов» (HSPA) были в этом мастерами. Хотя плантаторы-хоуле и испытывали непреодолимое желание сделать Гавайи колонией белых поселенцев и продавать свой сахар как «отечественный», они при этом опирались на дешевый труд людей, лишенных гражданских или избирательных прав, – иначе хоуле просто не выдержали бы конкуренции на рынке США, где им приходилось соперничать с импортируемым кубинским сахаром. В своем докладе, в 1915 году представленном в конгресс, Виктор Кларк, американский уполномоченный по вопросам трудовых условий на Гавайях, очень резко высказался об этом оппортунизме: «Политика, которую преследуют США и Территория Гавайи в отношении иммиграции, неизменно остается непоследовательной и оппортунистской. Когда времена были светлыми, а будущее сахарной отрасли казалось безоблачным, Гавайи призывали новых иммигрантов из Европы, а также пытались способствовать развитию мелких хозяйств и увеличению числа своих граждан. Когда времена были темными, а будущее сахарной отрасли – неопределенным, наниматели сосредотачивались прежде всего на дешевом труде азиатов»40.
Через несколько лет после сурового вердикта Кларка оппортунизм хоуле достиг новых вершин, когда «Гавайская ассоциация сахарных плантаторов» обратилась в Конгресс с прошением снять запрет на ввоз китайских рабочих. На самом деле в этой области уже был прецедент – подобный запрет был снят с Кубы, когда сахарная промышленность острова переживала расцвет в дни Первой мировой войны. Но на этот раз вопрос в меньшей степени касался нехватки рабочих рук и в большей – сдерживания активности рабочих. Прошение «Гавайской ассоциации сахарных плантаторов» было подано после четырехмесячной забастовки, которую устроили 10 354 филиппинцев и 24 791 японцев, работавших на плантациях. На Кэпитол-Хилл гавайские плантаторы смогли правильно разыграть эту карту «азиатской угрозы», представив забастовку как попытку японцев, живших на Гавайях, забрать остров из рук американцев41. И хотя Комитет по вопросам иммиграции и национализации Палаты представителей США согласился обсудить «поиск экстренного варианта решения проблемы с острой нехваткой рабочих рук на Гавайях», должно быть, «Гавайская ассоциация сахарных плантаторов» пожалела о том, что подало прошение в Вашингтон, поскольку туда же были приглашены и трудовые организации. Как и Кларк, они ясно подчеркнули тот вопиющий оппортунизм, с которым ассоциация вела свою деятельность. В Вашингтоне присутствовал и Джордж Райт, президент «Центрального трудового совета Гонолулу» – организации, предшествующей появлению местного филиала «Американской федерации труда». В своем письме, адресованном Комитету Палаты представителей, он обещал оказывать сопротивление «орде „кули“, захлестнувшей плантации»42. Пол Шарренберг, входивший в «Калифорнийский комитет по иммиграции и жилищному обеспечению» и возглавлявший местный профсоюз, вбил последний гвоздь в крышку гроба гавайских плантаторов, заявив: «Господин председатель, я хотел бы выразить протест против ввоза рабочих из любой страны, если их будут держать в пеонаже»43.
Распространенным было не только правило «разделяй и властвуй», но и практика устрашения лидеров профсоюза, которой часто не брезговали на тростниковых и свекловичных полях в США. «Гавайская ассоциация сахарных плантаторов» постоянно выселяла бастующих с территории плантаций. Она сделала так даже посреди разразившейся на островах эпидемии гриппа, вынудив рабочих спать на улицах Гонолулу44. Офицеров полиции можно было легко купить, как это делали на Пуэрто-Рико, и порой они даже стреляли в бастующих – например, на демонстрации, которую в 1903 году устроил японо-мексиканский профсоюз в китайском квартале Окснарда45. Вспышка насилия стала предлогом для ареста лидеров профсоюза; так был арестован и Пабло Манлапит, рабочий лидер филиппинцев на Гавайях, а позже его по железной дороге перевезли в тюрьму. Его права были нарушены совершенно прогнившей, коррумпированной и полностью подчиненной всемогущим плантаторам-хоуле правовой системой. Чтобы избегнуть еще более сурового наказания, он согласился на ссылку в Калифорнию. Губернатор Гавайев Уоллес Фаррингтон, сумевший добиться того, чтобы высылка стала условной и Манлапита освободили под честное слово, пришел на пирс пожелать ему счастливого пути. Манлапит не винил губернатора, поскольку прекрасно понимал, что тот просто исполняет указания настоящих правителей острова – плантаторов-хоуле46.
Коммунизм и международная профсоюзная солидарность
На фоне политики «разделяй и властвуй», проводимой нанимателями, и той осторожности, с которой принимали под свое крыло мигрантов национальные профсоюзы, среди рабочих, трудившихся на тростниковых и свекловичных полях, быстро вышли на первый план коммунистические активисты, призывающие к международной солидарности рабочих. Октябрьская революция, которая произошла в России в 1917 году, сотрясла весь сахарный мир и сподвигла трудящихся широким фронтом выступить против высоких цен на сахар, огромных прибылей сахарных заводов и снижения реальной заработной платы в ходе инфляции. Забастовки вспыхивали по всему земному шару – в Перу, Доминикане, на Кубе и Пуэрто-Рико, в Британской Вест-Индии, на Гавайях, на Яве. Часто звучали требования установить восьмичасовой рабочий день и повысить жалованье, которое могло бы компенсировать инфляцию в годы Первой мировой войны47. Колониальные правительства, впечатленные духом свободного волеизъявления, которому дал волю американский президент Вудро Вильсон, а также основанием Лиги Наций, проявили сдержанность по отношению к этим волнениям. В 1919 году «Индонезийский профсоюз рабочих сахарной отрасли», включавший в себя тридцать тысяч человек, был признан колониальным правительством как законный представитель трудящихся48. Тем временем в Вест-Индии революционный пыл поддерживали солдаты, которые возвращались с европейского фронта, и игнорировать их требования было намного труднее. В 1919 году профсоюзы были узаконены на Ямайке, а годом позже – на Тринидаде.
В 1920-х годах огромная масса трудовых мигрантов, хлынувшая в страны Карибского бассейна, принесла почти на каждый карибский остров испанский анархизм, гарвеизм (движение, основателем которого был Маркус Гарви, уроженец Ямайки, призывавший к независимости чернокожих и
