же спросили у нее услужливо. – Во Ржев? – Нам туда, туда! Да!
– Так сидайте, дивчина, сюда! Давайте подсоблю. Иван, возьми-ка у хлопчика груз!
Счастливая тем, что так скоро здесь разрешилось все с доставкой того, что они выменяли и дотащили все-таки, оказавшись в теплушке с помощью услужливых сильных мужских рук, она только на момент задержалась в вагонном проеме и повернулась на какой-то шум, чтобы только взглянуть на то, что происходило там, у соседнего вагона, куда и отсюда тоже метнулись военные.
Какие-то три измятых парня, будто вываленных в земле сверху донизу, вместе с их зимними шапками-ушанками и пальто-растегайками, в чем они были одеты, драли прямиком к теплушке этой; шум и интерес публики возник, видимо, от того, что за ними мельтешили два милиционера, уже хватавшие их почти за полы. Передний парень, однако, уже влетел в вагон – скрылся, а за ним и второй тоже влетел бы непойманным – по разгону, да он, обернувшись, внезапно встал: третьего их товарища ухватил-таки милиционер (он рванулся было, но только пуговицы отлетели). Парень буквально заскулил, ровно собачонка. Это поразило всех. И тогда солдаты обступили стеной беглецов, отсекая их от преследователей, спрашивая у последних, что они такое сделали, чтобы нужно было их хватать безбожно. Что-нибудь украли? Навредили?
– Нет! – затряс головой спасенный. Как бы тронутый от этого.
– Нам приказано забирать таких шляющихся, – кипятился, нажимая, милиционер. – Пустите меня!
Но его не пускали солдаты.
– Подождите, кукла! Откуда, ребята, вы?
– Убежали из лагеря немецкого. Домой хотим. Мы обои – братья. Ржевские. Из Ромашино мы…
Наташа яснее всего расслышала слово «Ромашино», внимательнейше вгляделась в говорившего и ахнула: это ж Мишец, ну, конечно, он Михаил, погодок Валерия, угнанный фашистами в феврале вместе в партии с Валерием и тетиполиным Толиком. Вскрикнула она:
– Миша, ты?! Это я – Наталья Кашина… А где наши – Валерий, Толя?
– Да, здравствуй, Наташ, – громко говорил довольный Миша, залезая следом за братом своим Валентином в соседнюю теплушку, так как поезд уже натянул и дернул вагоны. – Ваши там еще. Не вырвались. Но живы. И надеются, что сбегут. Нас пока трое ребят сбежало, кроме мужиков. – И он, поторапливаемый солдатами, вобрался весь в счастливый из-за этого вагон.
Что за день такой: сплошные неожиданности! Надо ж было Кашиным встретиться здесь еще с однодеревенцами – лагерниками, только что сбежавшими из неволи, и так получить от них – из первых рук – скупые, но достоверные сведения о братьях. Главное, что они живы…
Об этом думала Наташа под монотонное выстукиванье колес вагона по рельсам. Об этом и еще о том, как на переезде у Абрамково, где поезда обычно замедляют бег, они с Антоном сбросят мешки с зерном, а потом выпрыгнут из теплушки сами. Кто-нибудь из них посидит около мешков, а кто-нибудь сбегает в деревню, домой за тачкой: все-таки еще два километра, если не больше, отсюда – зачем же на себе опять тащить – корячиться?
Так они и сладили все.
XVI
Новость о том, что близнецы Мишец и Валец (их все так называли почему-то) воротились из фашистского лагеря, взбудоражила Анну и Полю: тотчас нервная дрожь заколотила их. Они захотели завтра же (сегодня уже поздно было, да и те только что пришли в свой дом) пойти к ним и порасспросить их обо всем, что касалось обоих сыновей, подробнее.
И назавтра пошли к тем.
– Повезло Хрычихе, – поделилась Анна своим соображением с Полей: – Мужа Степана в сорок первом она из лагеря высвободила, вытащила, а теперь уже сами дети ее вырвались из лагеря же. Смотри, какая цепкая семья. И не подумаешь так.
– Деревенские бабы уже смеются, – сказала Поля: – идет куда-нибудь он, Степан, глава семьи – костыли руками переставляет просто так, для приличия, а едва завидит кого-нибудь, тогда потяжелей на костыли нажимает. Инвалид и инвалид. Полный.
– А то как же еще?
С началом войны Хрычев Степан не был призван в армию по негодности; он был позже отправлен на рытье окопов, откуда и попал к немцам в плен. Из ржевского концлагеря он переслал жене Зинаиде записку, и она его вызволила оттуда.
Анна и тогда же ходила к ним, чтобы все узнать о своем муже Василии.
Близнецы Михаил и Валентин были очень нормальные, безобидные и очень уважительные к старшим ребята, телосложением своим покрупнее отца – в мать свою, видать. Из них Михаил был поразговористее, он бесхитростно, ничего не скрывая, и рассказывал в основном пришедшим к ним Анне и Поле про свою и всех других подростков деревенских лагерную жизнь там, у немцев, за Ярцевым.
– Там часто вот такое, например, – ровно, почти без волнения, рассказывал Михаил, сидя на лавке, рядом с братом. – Дана была нам, лагерникам, команда выстроиться. Ну, выстроились мы. Подошел немецкий офицер. Слышим, говорит по ходу своим: «Патруль капут!» Мы хорошо поняли, что это значило; по-немецки мы уже хорошо понимали: навырели. Только сначала я подумал не то – что вроде б сам патруль сделал себе капут: уже раз был такой случай. Но нет. Немецкие солдаты сбегали куда-то, осмотрели убитого; они узнали, как это могло быть. Мы выстроились с грехом пополам: и все тискаются в кучу, никто не хочет с краю становиться – значит, с жизнью расставаться. Они обычно с краю брали людей и отводили на расстрел. Офицер говорит, переводчик, – был один очень хитрый, льстивший им мужик, – переводит нам вслед за ним; только уж ненужно нам переводить: и так догадываемся, о чем офицер говорит. А говорит он о том, что, если сейчас никто не сознается, кто патруля убил, будет десяток человек расстреляно. Без промедления. Опять все стали жаться в кучу; не знаем, кого сейчас возьмут, порешат. Но тут переводчик косоглазый посмотрел, посмотрел эдак на нас, сказал офицеру, что он почему-то не видит в строю того-то и того-то; он, мол, давно подозревал, послеживал за этими людьми: ему не нравились их глаза. Немцы его выслушали, стали нас, лагерников, по спискам сверять, окликать и так выяснили, что исчезли трое человек – наших, ромашинских мужиков.
«Откуда», – только спросил офицер. Переводчик сказал ему, что из Ромашино. И этот офицер закричал: «Wieder Romaschino?! Vojer!» Значит, надо сжечь деревню.
Но нас не тронули, распустили по баракам все-таки. Может, потому не расстреляли, что нуждались в рабочих руках.
А убили немца-патруля, оказалось, очень просто, проще пареной репы. Мы рыли окопы целый этот день; гнали нас по лесу, по тропочке. Лес уже просыхал, начинало все зеленеть. Их, немцев, восемь
