сдержала обещание. Я делала свою работу – и теперь ты всё о ней знаешь. И просто помочь у меня не было ни времени свободного, ни пространства. Отнесись с пониманием. Или не относись. Никак. Только не доставай больше.
Удавкин взгляд стал внимательнее, и впервые я заподозрила, что наставница так смотрела, не наказывая, нет. А понимая. И замышляя.
– Если отбросить морально-этическое… – повторил Илья задумчиво. – Мёртвая стародавняя – что с неё взять… Жизнь ведьмы – всего-то сто пятьдесят лет, а жизнь магии в ведьмах – тысячелетия, и ясно, что ценнее… И помогла, чем смогла, и сдержала обещание…
А меня вдруг накрыло позабытым ощущением прибоя. Илюха повторял за мной фразы, вырывая их из контекста и выстраивая в другой смысловой конструкции, и каждая следующая накатывала волной тревожности. Он же опытный заклинатель и поймёт, если уже не понял – я много поводов давала, врать на два фронта получалось не очень… И вырвет с корнем, а мне пока не за что держаться, кроме прошлого и…
– Не трогай!.. – прошипела я, дёрнувшись, но удрать не успела.
– Не трону, – пообещал он, прижав меня к сосне. – Не тебя.
И меня снова накрыло. Сначала – темнотой, потом – всё тем же ледяным прибоем. А потом как «прибило»… Скрутило по рукам и ногам, вышибло из лёгких воздух – и гнилым зубом без анестезии выдрало… меня. Частичку меня. Ту, что я создавала специально для безымянных. Ту, что наполовину опустошила, оглушая в некрополе «ворона» – куда я сливала боль и страхи, чем прикрывалась, как щитом, от простых человеческих потребностей и слабостей, откуда черпала силы и… И от ощущения болезненной пустоты я едва не завыла в голос. Но он пропал. Остались только слёзы. Молчаливые, безостановочные и старые-старые, запрятанные так далеко и глубоко, что…
– Прости, – хриплый Илюхин голос доносился издалека, из другого мира. – Эф, нельзя жить с одержимостью. И не говори, что больше у тебя ничего нет. У тебя же такая семья… А одержимость убьёт – физическим истощением точно. А я всё голову ломал, на чём ты живёшь – ни черта не ешь, ни фига не спишь… Или тебя убьют как бешеную собаку, если одержимость вырвется за пределы твоего контроля. И прости, что сейчас и… вот так. Вспомнишь об «угле», вернёшь ему силу – и до тебя будет не добраться никому. Извини.
Мне ему ответить было нечем. Вернее… Для этого следовало вернуться обратно, в себя, но не получалось. Я отчаянно цеплялась за его слова, чтобы не утонуть в окружающем мраке, а на большее меня не хватало.
– Парень, ты хоть понимаешь, почему жив остался? – поддержал мои попытки второй голос, в котором я безошибочно опознала деда Назара.
– Моя бабушка – мудрейшая женщина, – виноватый голос приятеля стал сухим и собранным. – Стребовала обещание беречь меня – и оно бережёт. Кстати, выжигание «угля» тоже спасает от одержимости, отрезая фантом от питания. И точно лишает его возможности убить кого-то, спасая себя. Да, Эф?
– И это тоже, – дед Назар улыбнулся. – Деля ничего не делает по одной причине. Она с детства слишком ленива, чтобы шевелиться или рисковать ради одного результата. Верно, внучка? А теперь отдай. Отдай, говорю. Или положи. Осторожнее. Мозги ей вправлю. Видишь, не в себе девочка.
И мне душевно дали подзатыльник. И второй. И третий. А на четвёртом я очнулась. Уставилась на две расплывающиеся и оттого кажущиеся совершенно одинаковыми физиономии и прошипела:
– Убью!..
– Встань и попробуй, – усмехнулся дед Назар. – Обожаю твою технику. Видел? Десять ударов за десять секунд! – он восхищённо цокнул языком. – Сейчас так никто не умеет – это древняя и уникальная методика стародавних. Но боюсь, Аделинка, год-другой к работе ты будешь непригодная.
Я вдохнула-выдохнула и пробормотала:
– Но ты же меня вылечишь?..
– Ясно дело, – бодро отозвался дед и ласково ущипнул меня за щёку. – Мозги вправим, расслоившуюся душу соберём, поплывшую личность настроим… Не волнуйся. А ты думал, Илюша, одержимость – это выдрал и всё? Нет, это подселившегося выгнал – и всё. А она как ведьма души фантом с одержимостью сама сотворила. Из себя. Из своих качеств и больных эмоций. Накопила и отполировала заклятьями, слив в фантом всё самое нехорошее и сотворив из него подобие трости – для поддержки травмированного духа. И сделала это после нападения палача. Понимала, что в любой момент может сорваться или сломаться. Боялась подвести нас и рискнула последним.
– Деда!.. – слабо возмутилась я, зажмурившись.
– А почему фантом не видно? – профессионально заинтересовался Илья. – Ни тени, ни надрезов, ни «прищепок» или «зажимов»…
– Маскировочная иллюзия, – охотно отозвался дед. – Потом расскажу. Отдельно. Кстати, внук. Не злишься? Нет? Ну, здравствуй.
Послышался звук рукопожатия. Я снова открыла глаза, увидев вместо физиономий тёмную шуршащую массу сосновых веток на фоне сумеречно-закатного неба. А рядом уже тёк ручейком тихий разговор. Я осторожно шевельнулась, приподнимаясь на локтях, и осознала невероятную вещь – у меня ничего не болит. Впервые за почти тридцать лет работы.
– Как спина? – Илюха сидел рядом, опершись локтями о колени, и не сводил с меня настороженных глаз.
– Никак… – я не могла поверить. – Вообще…
– Фантомная боль, – пояснил он, и я заметила, как крепко приятель сжимает в замке подрагивающие руки. – Ты к ней привыкла и пряталась за любой болью, как за щитом, усиливая слабую и делая несуществующую реальной. Извини, Эф… но всё.
– Точно убьёт, и клятву ради этого сломает, – крякнул дед Назар. – И трость отнял, и раковинку любимую, устричную…
Я села, нащупала рюкзак и не глядя достала из кармана горсть «консервов».
– Деля… – в низком голосе деда зазвучала скрытая угроза.
– Да ну вас нафиг, – огрызнулась я. – У меня на этот фантом столько полезных навыков завязано было… Эскулапы, мать вашу…
– Деля! – и его голос стал укоризненно-весёлым.
– Здесь никого нет? – я встала, привалилась к сосне и расплавила в ладони амулеты, впитывая их силу и насыщая прижжённый «уголь». – Точно? Кстати, а фантом-то где?
Илья молча указал на флакон «сонного царства», торчащий из мелкого кармашка рюкзака. И есть в этом что-то от очередного бумеранга, да… Я подняла голову, прищурилась на сосну и на выдохе выдала короткую «очередь» из цепочки развоплощающих заклятий. Вместо десяти их оказалось двенадцать, но в лучшие годы меня легко хватало на двадцать с гаком. И сейчас хватило.
От сосны не осталось даже пепла и пенька, просто пустое место. Я встряхнула руки и села, ощущая мелкую внутреннюю дрожь – забытый признак неуверенности. Завтра же продолжить, чтобы навык не «уплыл» в зелье вместе с фантомом…
