тайная тропа лесного владыки,
последний день месяца харризан
До места добирались не щадя взмыленных скакунов. Три луны плыли в последнем аккорде небесного вальса, и времени оставалось в обрез. На поляну, заросшую папоротником, прискакали далеко за полночь. Лис, первым соскочив с лошади, с интересом огляделся вокруг: окружающий лес казался смутно знакомыми, где-то здесь, неподалеку, он вышел из пещеры.
– Ну что, народ, давайте прощаться? – За показным весельем Вовка попытался скрыть неизвестно откуда взявшуюся грусть: щемящую, рвущую душу на мелкие кусочки. Привык он к этому миру, себя не обманешь. – Антоха, ты не передумал? Сам знаешь, дома и травка зеленее, и девки моложе.
Неуклюжая хохма холодной росой повисла в ночном воздухе.
– Он со мной остается, – прильнув к плечу возлюбленного, Леся сердито сверкнула глазами. – Хватит его уговаривать, у него своя голова есть.
– Может быть, ты все же останешься? – смущенно спросил Лис, наверное, уже в десятый раз. – Что ты там забыл, в том мире?
– Мы по пельмешкам соскучились, и борщ нам по ночам снится, – не удержалась от шпильки ехидная драконица. – И замуж не хотим, мы еще маленькие… Потому и бежим без оглядки в родные края.
Гневно покосившись на нее, Яна обняла Вовку за шею и надолго приникла к губам.
– Ты вернешься, я знаю, – без особой уверенности прошептала она. – И помни – я буду тебя ждать.
– Мой отец велел передать тебе подарок. – Леся сдернула с лошади небольшую сумку.
– Что здесь?
– Лучшие доспехи, какие только существуют на свете, – из чешуи небесного тритона.
Вовка нежно поцеловал ее в лоб. Столичная аристократка совершенно неожиданно для себя разревелась.
– Хватит сырость разводить, путь неблизкий, надо поспешить. – Озабоченно почесав в затылке, лесовик вытащил небольшой клубок. – Как взойдете на тропу, бросишь перед собой – он дорожку покажет, не заплутаете.
– Ты же с нами собирался, брат-леший? – удивился Вовка.
– Я вас догоню, – уклонился от прямого ответа лесной владыка и, хлопнув себя по лбу, огорченно проговорил: – Вот голова еловая, памятка дырявая… Если нить закончится, держитесь правой руки. Тропа широкая, приметная, но есть три развилки: свернете не туда, век не выберетесь.
– Не пугай, не заблудимся! – Вовка беспечно отмахнулся. – Ну что, парни, обнимемся на прощание?
Поочередно стиснув в объятиях Гийома, Феса и Бриана де Фалле, он осторожно пожал руку магистру Цириусу:
– Бывай, Химериус, еще увидимся!
– Даже раньше, чем ты можешь предположить, мой юный друг, – едва заметно усмехнулся вампир.
Вовка его не расслышал. Поцеловав взасос Хельму, похлопал по плечам стражников, почесал за ухом жалобно заскулившего варранга и быстро скрылся в дупле столетнего дуба. Отчего-то расставание неприятно царапнуло по сердцу, вот и торопился он поскорее избавиться от тяжкой ноши. Следом за ним бесшумно скользнули в нутро дерева преданные валькирии и, чуть замешкавшись, юная драконица.
Мир Араниэля вздохнул с облегчением. Беспокойный пришелец покинул его навсегда. Впереди Империю ждала долгая эпоха спокойствия и процветания. И все бы ничего, да случилась одна маленькая закавыка: гарнизонные стражники заблудились на обратном пути. И это еще полбеды. Все бы обошлось и на этот раз, не забреди они волей случая в пещеру Хранителя.
Эпилог
Окрестности кургана Саур-Могила,
тридцатое июня тысяча девятьсот сорок третьего года
Больно, мамочка, как же мне больно!
Острые жгучие иглы под ногтями пронзают насквозь израненное тело и безжалостными щупальцами рвут кричащее от ужаса сознание в кровавые безжизненные клочья.
Мамочка, нет сил терпеть эту адскую боль!
Утонуть, забыться в спасительном беспамятстве, спрятаться в зыбучих песках блаженного покоя вечных снов.
Спаси меня, мама!
Но нет, вновь и вновь чужие холодные руки с пугающей педантичностью бездушного механизма возвращают к страшной реальности уцелевшие крохи трепещущего от страха разума.
– Будьте благоразумны, фройляйн…
От звуков ненавистного голоса хочется забиться под стол, сжаться в маленький дрожащий комочек и никогда в жизни его больше не слышать.
– Будьте благоразумны, фройляйн. – Голос продолжает увещевать, назойливо пробираясь в самые дальние уголки мозга. – Если вы думаете, что мне доставляет удовольствие подвергать этим чудовищным пыткам ваше молодое, красивое тело, то искренне заверяю: вы заблуждаетесь…
Ты врешь, гад! Не ты ли тушил сигары о мои губы и фотографировал опаленные пламенем зажигалки соски? Для чего? Чтобы похвастаться перед такими же ублюдками, мерзавцами и садистами? Не твоего ли приказа дожидаются в соседней комнате пятеро похотливых самцов? Не ты ли, сволочь, обещал, что меня изнасилует вся комендантская рота? Так приступайте, твари, что ж вы медлите?! Дайте мне умереть спокойно.
– Вам нужно сказать всего две вещи: цель заброса и состав группы. И ваши мучения прекратятся в тот же час… Кстати, в каком вы звании, фройляйн радист?
«Скажи, внучка, ты когда осколки собирала, не поранилась?» – Голос бабушки дрожит неподдельной тревогой.
«Нет, бабушка, я веничком подметала и в совочек складывала». – Маленькая глупая девочка запоздало прикусывает язычок.
Бабушка довольно кудахчет – поймала глупышку в нехитрую ловушку. Краснеешь? Так тебе и надо, будешь знать, как обманывать родного тебе человека. Сто раз подумаешь, прежде чем лгать в следующий раз. Вазу она, видишь ли, в глаза не видела.
– Вам повторить вопрос, фройляйн? – В голосе появляется металл.
– Я не радист… – покрытые спекшейся коркой губы шевелятся с трудом. – Сержант Анастасия Малахова, дивизионная разведка… В группе я новенькая, замещала погибшего врача.
Далеко тебе до бабушки, подлый фриц! Да и я уже давно не маленькая глупая девочка. Моргни хоть разок, гад, и острый карандаш, который ты беспечно крутишь в своих толстых пальцах, окажется у тебя в глазу. Отвлекись на секунду, и ты выстрелишь в меня из своего «вальтера» – не выдержишь боли, холеный фашист, тебе это не по силам.
– Сколько вас выжило, фройляйн? – голос вновь по-отечески заботлив. – И какова цель заброса? Кто ваш связной?
Радуйся, скотина, никто не выжил! Очередь «мессера» развалила наш старенький самолетик напополам. Погибли все до одного, и только мне не повезло. Чертова копна соломы! Это из-за тебя я сейчас кричу от страха и боли в сыром подвале под немигающим лягушачьим взглядом гарнизонного палача.
– Вы лжете, фройляйн. – Голос как-то тяжело вздыхает. – Я вижу, что вы мне лжете. Вынужден вас огорчить, но другого выхода…
