Мы уже пересекли территорию племени галла и находились среди коренных абиссинцев, но эта часть страны была малонаселенной, и многие фермы остались бесхозными – владельцы ушли на фронт. Местами по обе стороны дороги тянулись поля с высокими кукурузными стеблями, вытоптанными там, где прошли солдаты; по такой дороге, более или менее ровной, расстояния преодолевались быстро. В паре миль от Дебре-Берхана Джеймс предупредил, что пора прятаться. Мы опустили занавески и, прикрывшись мешками и багажом, залегли, как раньше.
Создавалось впечатление, что эти две мили растянулись до бесконечности; мы уже стали думать, что благополучно миновали станцию, когда фургон внезапно остановился и вокруг нас раздались шумные препирательства. Мы затаили дыхание, надеясь, что Джеймс хитростью проложит нам дорогу, но через каких-то пять минут из-под занавески выглянула его голова. Наша задумка не удалась; мы сконфуженно выползли из своего укрытия. Оказалось, что вокруг нас зеленеет деревенский луг. По одну сторону высилась изрядных размеров церковь, которая дала название этой большой деревне. Рядом находились огороженный комплекс губернаторских построек и здание суда; со всех сторон – беспорядочные кучки хижин, какие-то довольно высокие деревья; местность производила приятное впечатление. Куда меньше приятного сулила окружившая нас толпа солдат. Это были старики, которые остались дома, проводив тех, кто моложе, на войну. Дряхлые оборванцы, некоторые вооружены копьями, но большинство – допотопными ружьями.
– Простите, что потревожил, – вежливо сказал Джеймс, – но эти люди желали нас застрелить.
В центре стоял мэр, типичный мелкопоместный дворянин из абиссинцев, рослый, тучный, одноглазый. Мы не сразу поняли, можно ли ждать от него дружелюбного отношения; стали искушать его при помощи виски, но услышали, что человек постится, – это было не к добру. Он сказал, что получил распоряжение нас задержать. Пришлось объяснить, что мы уже слышали эту историю в Коромаче; там недоразумение разрешилось. Люди поняли свою ошибку. Мы предъявили ему свои пропуска. Да, признал он, документы в полном порядке. Ему просто требуется переписать наши имена и составить для нас рекомендательное письмо к другим дорожным патрулям; так что не соизволим ли мы пройти с ним в государственную канцелярию.
Это обнадеживало, но Джеймс добавил к своему переводу:
– Я думаю, сэр, что это врун-человек.
Теперь к нашей группе присоединилась женщина-прокаженная; все вместе мы неторопливо зашагали по траве к губернаторским постройкам.
Главным зданием служила прямоугольная неприветливая хижина. Мы зашли внутрь. Телефонист в тот день занемог; он лежал на своей койке в самом темном углу. Рядом с ним сидел начальник полиции: беззубый старик в немыслимой фуражке набекрень. Эти трое какое-то время поговорили о нас.
– Они не хотят разрешить нам ехать, но они немного боятся, – объяснил Джеймс. – Вы должны притвориться, что вы гневаетесь.
Мы притворились, что гневаемся.
– Они много боятся, – сказал Джеймс.
Полемика следовала почти тем же курсом, что и вчера, но одноглазого мэра не впечатлили наши разрешения на проезд. Сначала он сделал вид, что не может их прочесть; затем посетовал, что подпись какая-то сомнительная, потом заявил, что разрешение на поездку в Десси у нас действительно имеется, а вот получить разрешение на выезд из Аддис-Абебы мы не удосужились. Это простая формальность, добавил он; пока не поздно, лучше повернуть назад и оформить все как положено.
И тут мы сделали неверный ход. Предложили, чтобы он сам оформил за нас документы по телефону. А он только этого и ждал. Конечно, так он и поступит. Только это не быстро делается. Негоже людям нашего положения стоять на солнцепеке. Нам бы сейчас поставить палатку да отдохнуть. Его люди помогут.
Продолжи мы сердиться, у нас, возможно, что-нибудь бы и получилось, но мы дали слабину и выразили свое согласие, поставили палатку и уселись покурить. Через час я отправил Джеймса разузнать, на каком мы свете. По возвращении он сообщил, что никаких попыток связаться с Аддисом не предпринимается. Нам нужно вернуться в канцелярию и снова гневаться.
Мы застали мэра, когда тот вершил правосудие: единственный глаз-бусина сверлил участников тяжбы, которые на расстоянии нескольких дюймов от него отстаивали каждый свою позицию с неукротимой энергией, обычной для абиссинского судопроизводства. Мэру решительно не понравилось, что его отвлекают. Он большой человек, заметил он. Мы объяснили, что и сами – большие люди. Он добавил, что телефонист сильно занемог, что линия занята, а в Гебби никто не отвечает, и вообще сейчас пост, время обеденное, час уже слишком поздний и еще слишком ранний, что он занят серьезным общественным делом, а Джеймс ведет себя оскорбительно и лживо, переводит не все, сказанное мэром, и не все, сказанное нами, а вместо этого пытается затеять ссору по простому вопросу, для которого есть только одно решение: нам следует дождаться второй половины дня, а потом явиться на прием повторно.
Не знаю, что сказал Джеймс, но в результате судопроизводство было приостановлено и состоялось посещение телефонной хижины, где начальник полиции вращением руки изобразил неработающее устройство. Мы составили телеграмму на имя Лоренцо, протестуя – в обычных для Ассоциации иностранной прессы выражениях – против нашего необоснованного удержания в плену вопреки безоговорочному разрешению. Надежды на то, что Лоренцо растрогается, было мало; но замысел состоял в том, чтобы произвести впечатление на мэра.
– Они сильно боятся, – сказал Джеймс.
Что не помешало местному начальству преспокойно усесться за обед, оставив текст нашего сообщения в руках прикованного к постели, а теперь уж, наверное, агонизирующего телефониста.
– Они слишком боятся, чтобы это отправить, – сказал Джеймс, пытаясь хоть как-то оправдать такое положение.
Вернувшись к себе в палатку, мы обнаружили, что в наше отсутствие были мобилизованы все мужские и женские ресурсы деревни, в результате чего поперек дороги перед нашим фургоном выросла баррикада из камней и древесных стволов. Пройдя немного назад по той же дороге, мы обнаружили еще одну баррикаду. Все лелеемые нами надежды на добрую волю мэра теперь развеялись.
Вторая половина дня прошла в серии безрезультатных переговоров. Мэр упрямо не отсылал наше сообщение, равно как и последующие, которые мы писали другим официальным лицам. Была предпринята попытка убедить его поставить свою подпись под нашими сообщениями и отметить факт их предъявления и отклонения. Ничего не вышло. Мы решили заночевать в Дебре-Берхане и натянули остальные палатки.
Наша внезапная покорность озадачила мэра, и он впервые проявил признаки боязни, которую ему с самого начала приписывал Джеймс. Он явно боялся того, что мы смоемся под покровом темноты. Чтобы этого не допустить, он попытался отрезать нас от фургона; они с начальником полиции вразвалку подошли к нам во главе своей охраны, теперь усиленной деревенским дурачком, совершенно голым парнем, который передвигался скачками и что-то невнятно бормотал, пока его не отогнали камнями, после чего он сел на корточки там, где его не могли достать, и провел остаток дня, показывая своим противникам непристойные жесты. Нам сказали, что мы выбрали для лагеря очень холодное и опасное место. Не ровен час, мы станем добычей грабителей или львов; палатки может снести ветром; не соизволим ли мы перейти в более защищенное место? Мы ответили, что их забота о нашем благополучии запоздала: прояви они ее раньше, мы, без сомнения, нашли бы место получше на пути в Десси.
