Шофер устраивал нас ровно до того момента, когда мы выдали ему жалованье за две недели вперед для покупки одеяла. Вместо этого он приобрел патроны и тедж, обстрелял базар и был закован в кандалы. Вместо него наняли харарца, который вступил в мусульманский союз с Джеймсом против остальных слуг. Мы с Радикалом оказались в гуще почти непрерывного заседания арбитражного суда. Эту компанию дополняли помощник повара и подручный шофера. В Англии мы закупили полевое снаряжение и приличный объем съестных припасов, которые дополнили на местном рынке мукой, картофелем, сахаром и рисом; наши журналистские удостоверения были официально подтверждены для поездки; слуг сфотографировали и обеспечили специальными пропусками; к тринадцатому ноября, объявленному пресс-бюро датой нашего отъезда, все было готово.
До нас долетали слухи о происшествиях на дороге, ведущей в Десси. Часть ее проходила по самой окраине района Данакиль, а тамошние недружественные племена взялись за свой традиционный промысел: убивать вестовых и отставших солдат из числа абиссинских войск; кроме того, между императорской гвардией и нерегулярными войсками случались ожесточенные стычки, приводящие к жертвам; сведения об этом доходили до нас в весьма утрированной форме. У канадского журналиста, который должен был за неделю до нас отправиться в путь с караваном мулов, внезапно и без объяснений отозвали разрешение. Дэвид и Лоренцо вмешиваться отказались; в течение двух суток перед тринадцатым числом оба были вне пределов досягаемости, но в ночь на двенадцатое объявлений о переносе сроков не последовало, наши пропуска были в порядке, и мы с Радикалом решили прикинуть, далеко ли сможем продвинуться без их помощи. В лучшем случае мы добрались бы до места по дороге, не расчищенной от следов недавних бесчинств; а в худшем – поездка превратилась бы в любопытный эксперимент над методами эфиопского правительства. С нами решил ехать корреспондент «Морнинг пост».
Погрузку в основном завершили накануне. Ближе к ночи, поставив грузовой фургон вблизи «Немецкого дома», мы отправили двух боев ночевать в кузове. В наши планы входило продолжить путь с рассветом, но когда мы были полностью готовы, Джеймс обвинил повара в растрате, абиссинцы отказались ехать с водителем-харарцем, а мой собственный бой ударился в слезы. По всей видимости, ночью была устроена отвальная и теперь ее участники мучились от похмелья. Единственными, кто сохранял самообладание, были те двое, что охраняли фургон. Лишь около девяти утра честь каждого была восстановлена. По улицам ходили толпы народу, а фургон с нанесенными краской по бортам названиями наших газет и с развевающимся «Юнион Джеком» слишком бросался в глаза. Проезжая мимо пресс-бюро, мы убедились в отсутствии каких-либо объявлений. Потом опустили боковые занавески, и мы, трое белых, залегли среди ящиков с припасами в надежде на то, что наш грузовой фургон примут за правительственный транспорт.
Битый час мы лежали пластом, затаившись в жутком дискомфорте: на разбитой дороге переполненный фургон трясло и подбрасывало. Потом Джеймс объявил, что путь свободен. Мы сели, подвязали занавески и увидели открытую местность. Аддис уже скрылся из виду; несколько эвкалиптов на горизонте позади нас отмечали городскую черту, а впереди простиралась плоская травянистая равнина с рассекавшей ее дорогой, местами голой, израненной колеями и следами копыт, а местами различимой только по валунам, обозначавшим ее направление. Ярко светило солнце, дул прохладный ветерок. Бои сзади принялись распаковывать свои котомки и в огромных количествах уминать ароматную, насыщенную специями пасту. На смену утреннему раздражению пришла всеобщая бодрость.
Ехали мы без остановки часов пять или шесть. Дорога радовала глаз. Девушки из племени галла выходили нам помахать и встряхивали кипами заплетенных косичек. Мужчины отвешивали троекратные поклоны; поскольку много месяцев по этой дороге не проезжал никто, кроме абиссинских чиновников и офицеров, у местных жителей всякое дорожное движение теперь ассоциировалось с властями.
После первых двадцати миль мы повсюду видели солдат. Одни в полдень были еще в лагере; другие плелись вдоль дороги группами человек по двенадцать, иногда с мулами, которые везли их поклажу; рядом с некоторыми шагали женщины. Эти военные отстали от армии раса Гетачу, которая неделей раньше прошла через Аддис.
Дорога извивалась и петляла, следуя рельефу местности; время от времени мы оказывались под телефонной линией: это был двойной воздушный провод, по прямой пересекающий проселочные дороги. Мы понимали, что на этих участках таится опасность.
Первый телефонный пункт назывался Коромач. До него мы добрались в три часа дня. На середину дороги вышел одетый в форму абиссинец, который сделал нам знак остановиться. Джеймс и харарец выразили желание его задавить; мы пресекли этот порыв и выбрались со своих мест. Конторой служило маленькое неосвещенное подобие фаллопиевой трубы, находящееся примерно в сотне ярдов от дороги. Там сидели на корточках человек двадцать или тридцать разношерстных, вооруженных винтовками солдат и вместе с ними командир в новехонькой форме цвета хаки. Офицер-телефонист при посредничестве Джеймса объяснил, что получил из Аддис-Абебы приказ остановить две партии белых, которые следуют без пропусков. Это стало сильным аргументом в нашу пользу: мы уж точно представляли собой только одну партию, а также имели пропуска, которые тут же и предъявили. Офицер унес их в угол и долго изучал; да, признал он, пропуска у нас имеются. Показал их командиру, и эти двое, сев рядом, завели какой-то разговор.
– Начальник – хороший человек, – сказал Джеймс. – Телефонный человек – очень плохой человек. Говорит, нам дальше нельзя. А начальник говорит: разрешение есть, значит можно.
Видя, что вооруженный человек принял нашу сторону, мы слегка обнаглели. Чем, собственно, какой-то гражданский субъект может доказать, что получил телефонограмму? Как он узнал, кто с ним говорит? С какой стати решил, что распоряжение, если таковое было, относится к нам? И теперь мы при исполнении своих законных обязанностей задержаны на основании некоего приказа, якобы полученного по телефону от неизвестного источника. Командир – это было очевидно – телефонам не доверял. Заполненная от руки типографская карточка имела для него больший вес, чем какой-то шум, идущий из дырки в стене. На этом этапе обсуждения Джеймс покинул нас и исчез в фургоне. Через минуту он вернулся с бутылкой виски и кружкой. Мы поднесли командиру добрых полпинты чистого алкоголя. Тот осушил кружку залпом и, немного поморгав, извинился за этот инцидент, а потом в сопровождении своих солдат довел нас до фургона; телефонист, хотя и остался при своем мнении, сердечно помахал нам на прощанье.
Из-за той задержки мы потеряли полчаса. Темнело сразу после шести; у нас еще не было сноровки разбивать лагерь, поэтому через полтора часа мы свернули с дороги и остановились на ночлег под прикрытием небольшого пригорка.
Стоял смертельный холод. В ту ночь никто из нас толком не спал. Просыпаясь, я каждый раз слышал голоса дрожащих и болтающих у костра боев. За час до рассвета мы объявили подъем, при свете звезд позавтракали и снялись с места. С первыми лучами солнца мы уже вырулили на дорогу. Расчет был на то, чтобы проскочить через Дебре-Берхан, пока в Аддисе не проснулись чиновники из Гебби и не предупредили местных о нашем приближении. Дебре-Берхан находился на расстоянии примерно трех часов езды. По дороге это была последняя телефонная станция. Если удастся ее миновать, путь на Десси будет свободен.
