Зиновий З
Отражение звёзд
1
Каждый раз, когда мы видимся, в твоих глазах отражаются звёзды, и ты танцуешь.
Под песни из плейлистов на YouTube, под открытый с помощью VPN Spotify, под Call me Karizma, Nirvana, Дурной вкус и Перемотку, ты скачешь по моей — нашей? — квартире, смеёшься и носишься туда-сюда, оставляя за собой, словно хвост кометы, длинные чёрные волосы, блеск твоих голубых глаз солнечными зайчиками отскакивает от стен спальни. Мама в экспедиции на полгода, а мы — предоставлены сами себе.
К тому времени, как я сажусь завтракать, ты уже убегаешь. Тебе светлые шестнадцать, мне — лиловые семнадцать, мы влюблены, мы амбициозны. Я доедаю овсянку с черникой и иду расчёсываться в ванную.
В этот момент тебя уже словно никогда и не было.
Двухкомнатная пустеет, наполняется тишиной так плотно, будто шарик, заполненный гелием, и на мгновение мне становится тяжело дышать из-за возникающего давления.
Выхожу в коридор. Смотрю на дверь. Запертую. Усиленно пытаюсь вспомнить, когда дал тебе ключи — не нахожу в голове ничего. Выдыхаю и понимаю, что замёрз.
Курить на балконе — плохая привычка, которую ты во мне ненавидишь. Прищурив и так узкие глаза (которые ты во мне, почему-то, обожаешь), стою в двенадцати этажах над землёй и смотрю на бледно-жёлтые поля, простирающиеся вдаль. Там, за горизонтом, виднеется озеро, на которое так необыкновенно любил сбегать с одноклассниками и так сильно напоминавшее цветом твой взгляд.
Будильник кричит, что уже семь тридцать, что пора вставать, а я, подойдя, затыкаю его и наспех одеваюсь.
Пока ты печёшься об ОГЭ, мне через год ЕГЭ сдавать.
Какие мы с тобой ужасно взрослые.
2
Сигарет всё больше к окончанию лета. Ты, кажется, ненавидеть начинаешь не только их.
В августе плачешь так же часто, как льёт дождь: и погода, и твоё настроение превратились в сплошное серое море, глубокое и, думается, бездонное, а после шторма каждый раз наступают жара и засуха. Твой отец, как мы оба считаем, пусть никогда не вернётся; твоя младшая сестра, родившаяся совсем недавно, пускай быстрее взрослеет; школа пусть скорее закончится.
У нас с тобой разница в год («Целый год!» — промелькивает у меня в мыслях и растворяется тут же), а чувство появилось, будто нас разделил океан.
По утрам ты не танцуешь больше — плачешь: под Lana Del Rey, Oh Wonder и чудесную Рианну. Утро теперь начинается не с твоей радости и моих сигарет после завтрака, а под твои всхлипы.
И, как заведено, после того, как я доедаю свою овсянку с грёбаными абрикосами, ты вновь исчезаешь. Из утешения я успел оставить только поцелуй у тебя в волосах, постриженных кривовато почти до самого подбородка.
Я сдал экзамены. В сентябре уезжаю в Самару учиться.
Ты останешься здесь.
3
Знаешь, в первые заморозки я ощутил тоску по дому необычайно сильно.
Приехав сюда два дня назад, по утрам я думал что всё вернётся на круги своя: и танцы (плач) по утрам, и овсянка с черникой (абрикосом проклятым), и сигареты, и исчезновения твои незадолго до звонка будильника. Но ничего нет.
Тебе сейчас, должно быть, лиловые семнадцать. Мне же — внезапно — светлые восемнадцать.
Я побывал в театре впервые неделю назад. Полуторачасовой спектакль об Онегине мне понравился меньше, чем если бы мы на нём были вместе с тобой. Но я не позвал тебя — застеснялся, побоялся, нашёл отговорки не писать и не искать тебя.
Желая вернуть, опускаю руки.
Новый год я встречу один. И утром, когда наступил 2017-ый, со мной рядом вновь никого не было.
4
Светлые восемнадцать прошли быстро и безвкусно, жёлтые девятнадцать проскочили где-то на периферии зрения, а зелёные двадцать стукнули по стене, после приложив меня об неё головой. Друзья, которых я нашёл на своём курсе, заменили мне тоску по несбыточному — тебе, твоим танцам, твоему плачу, овсянке с черникой. Сигареты я так и не бросил, прослыв на потоке ужаснейшим курильщиком.
Интересно, улыбнулась бы ты, услышав мои истории? О том, как однажды я пьяный ввалился на философию и получил за свой бред «отлично»? О том, как физрук после лекции про ЗОЖ стрелял у меня сигареты?
Интересно, что бы ты сказала. Хотел бы я знать.
Уже не помню, какого цвета твои глаза, взгляд которых отскакивал от стен моей старой квартиры. Мама давно не вспоминает твоё имя, а иногда, когда на неё снисходит озарение, внезапно говорит: «А помнишь, ты с Кристиной встречался? Как она?»
Но я понятия не имею, кто такая Кристина. Ведь звали тебя совсем не так.
Третий курс пробежал быстро. Мне осталось учиться ещё три года, поскольку я — ты бы сказала «молодец» или «придурок»? — собрался на магистратуру. COVID-19 испортил жизнь, заперев меня дома вместе с мамой, но и дал много нового.
Я наконец-то начал читать не только научную литературу, я вернулся к истокам — классике. Знаю, что ты много о ней могла рассказать раньше. Как странно листать книгу, пытаясь представить твою реакцию.
Мы с тобой не общаемся уже три года.
Надеюсь, что ты в порядке.
5
Двадцатый год моей жизни плёлся настолько долго, что двадцать первый я и вовсе посчитал чудом. Изоляция и масочный режим изнурили всю страну, и, ходит слух, после «Чумы» должны прийти и остальные всадники апокалипсиса. Со своим четвёртым курсом я хохотал об этом, а потом бежал на концерт в филармонию, желая насладиться музыкой Чайковского.
Уже забыл, что ты раньше слушала. Ты танцевала под Oh Wonder и плакала под Call me Karizma? Или наоборот? Больше я этого не знаю.
Но, наверное, мне это и не нужно.
Я научился жить без тебя. И, полагаю, ты давно уже — тоже.
Надеюсь, что у тебя всё хорошо.
6
Мне двадцать пять. Я закончил магистратуру, защитился и теперь преподаю там же, где учился, высшую математику. Многим она, наверное, покажется ужасно скучной — не буду спорить с данной мыслью, ведь самому мне самым занудным предметом всегда казался русский язык, который я так недолюбливаю и сейчас.
Поэтому теперь, доедая овсянку с абрикосом, одним из моих любимых вкусов, выкуриваю сигарету на
