Тилвас вздохнул, зачесав растрепавшиеся волосы назад ото лба. Они, как обычно, легли шикарной волной.
— Морские рёххи помогут. Но у них есть кое-какие условия.
Когда она рассказал мне конкретику, я побледнела. Сердце обдало холодом, как будто пэйярту снова решил взять у меня немного сил – контрабандой.
— У них… Много условий, — тактично кашлянула я.
Аристократ стрельнул в меня быстрым внимательным взглядом. Бок о бок, молча, мы побрели обратно к нашей ночной стоянке. У последней скалы перед лагерем Тилвас остановил меня, взяв за руку.
— Давай просто не скажем Мокки и Галасе об этой новой опции? – предложил он. – Сделаем так, как планировали изначально, сами. И все.
Я была рада тому, что он сказал это. На самом деле, просьбы морских рёххов был не такими уж ужасными… Но они слегка выбили меня из колеи.
Вообще, наш с ребятами стартовый план заключался в том, чтобы парализовать сенатора Цигу Лорча. Это был единственный сочиненный нами способ избавить мир от горфуса надежно и надолго.
Ведь расклад в нашей борьбе был не слишком удачным:
— убить сенатора очень сложно;
— если все-таки получится, то он может переселиться в меня;
— если и меня убить (не хотелось бы), то сам по себе рёхх горфус просто окажется на свободе – бессмертный и бестелесный, всегда готовый найти себе новое тело…
Так что мы хотели тайно подсыпать парализатор сенатору. Галаса сварила такое зелье, от которого не было ни единого противоядия. Они с Тилвасом начали разработку этого зелья еще во время нашего визита в Лайстовиц, и, что самое интересное, травница в крохотных дозах пробовала его на Талвани, прикидывая необходимый концентрат. После того, как в один из тестов супер-регенерирующий Тилвас не мог оклематься от паралича в течение суток, травница умножила концентрацию на тысячу, бахнула туда дополнительных ядов и, в принципе, на том и закончила.
Уже в Убежище она ставила тесты на змеях. Они были успешные. (Не для змей).
В общем, по задумке мы бы парализовали сенатора после его приема и выкрали бы тело. А потом, страшное дело, долгие годы холили бы и лелеяли его, поддерживая в монстре жизнь.
Да, план казался не слишком радужный. Но, с другой стороны, Бакоа уже даже в чем-то грезил о том, какую чудесную камеру обустроит врагу в подвалах Братства Полуночи…
Однако теперь морские рёххи были готовы отомстить горфусу вместо нас. Вот только условия у них оказались достаточно необычные.
Я зябко поежилась. Между скал и деревьев летал ледяной морской ветер. Он колол мои руки и щеки, выхватывал синие локоны из небрежного пучка, и, казалось, остужает до самых костей. Я уже мечтала о том, как сейчас заберусь в шерстяной спальник. Не факт, правда, что усну. А пока здесь, на пляже, только и было теплого, что сжимающая мою руку большая ладонь Талвани.
Я вздохнула и подняла взгляд на артефактора. Какие же красивые у него глаза. И рот. Даже когда он сжат в одну прямую суровую линию, как сейчас.
***
— Я рада, что рёххи помогут, — честно сказала я. — А что касается их требований… Что ж, думаю, сенатор все равно догадывается о нашем появлении на празднике, — я заправила выбившуюся прядку волос за ухо Талвани. – Он же не зря оставлял эти провокационные сообщения, верно?
— Верно. Прием почти наверняка должен быть ловушкой, — кивнул аристократ и мягко коснулся моих пальцев, задержавшихся у его уха.
Я хмыкнула:
— Очень мило, что мы все вчетвером это понимали, но строили предыдущий план так, будто нет.
— Люди часто лгут себе, Джеремия. Это в нашей природе. Думаю, завтра утром кто-нибудь все же высказал бы сомнение вслух, и мы бы обсудили это. Или дождались бы маскарада и на полной скорости скатились в импровизацию. Нам, впрочем, не привыкать.
— Тилвас… А Галаса может видеть будущее? – неожиданно спросила я.
— М-м-м. Обычно все-таки прошлое. Но пару раз с ней случалось, да.
Он не спросил «а что?» или «почему ты спрашиваешь?», из чего я сделала вывод, что Тилвас тоже обратил внимание на странное поведение целительницы в последние дни. И ничего не собирался с этим делать. Доверял ей. Или просто знал – кое-что изменить нельзя.
На чистое дотоле небо наползли темные тучи. Лишь в одном разрыве между ними было видно луну – самый краешек, но такой яркий, что выхватил нас с Тилвасом, будто фигурки на магазинной витрине, подсветил и приласкал.
Поднявшийся из-за ветра песок крутился маленькими смерчами у ног Талвани. Аристократ покосился на них и по памяти процитировал:
— Ventus autem immitis aiebant mutatio! Tuus sum ego, quo veniat ad lucem!
«Будь беспощаден, ветер, дуй, сзывая перемены! Твой повелитель, я зову рассвет!». Строчка была из старой пьесы Овирра, которую так любили разбирать преподаватели риторики и нитальского языка. Я улыбнулась, узнав ее. Там все заканчивалось более или менее хорошо – редкий случай для драматургии золотого века – хотя и не без потерь…
— Aurora voco. Credo quia nullum vestigium vel umbra remanebit ac tenebras. Si sol facti sunt, amica mea.
«Я зову рассвет и верю, что от мрака не останется ни следа, ни тени, если ты тоже станешь солнцем, любовь моя».
— Вот как? – с интересом отозвался Тилвас, и я, поняв, что его удивило, тотчас возмущенно рассмеялась:
— Из песни слов не выкинешь. Не путай цитаты и реальность, Талвани! Я просто вспомнила следующую строфу, и все.
— Сredo, — примирительно кивнул аристократ.
Что-то красивое и хрупкое танцевало у меня внутри, когда я смотрела на него. Сейчас Тилвас был одет в такую же по фасону рубашку, как в тот день в карете, когда я напала на него. Я задумчиво провела рукою по кружевному воротнику.
— А ты вообще знаешь, как я тебя ненавидела в первую неделю нашей встречи? – спросила я.
— Могу только догадываться, — галантно отозвался артефактор.
— До луны, Тилвас. До созвездий. До иных миров. Все в тебе бесило меня, все. То, как ты уверен в себе, как легко обращаешься с жизнью – будто с игрой, созданной эксклюзивно для тебя. То, как ты ухожен. То, что у тебя было то, что я потеряла – вся эта спокойная, размеренная жизнь в старинном замке, величавый аристократический уклад, манеры и достоинство, все это право и возможность быть человеком голубой крови, быть элитой… То, для чего я росла, понимаешь? То, к чему стремилась. У тебя это было. У меня – нет.
— Я понимаю. Я нередко удивлялся, что ты не сломала мне нос.
— Хм, но я, помнится, пыталась. Поначалу.
— О нет, ты путаешь. Нос? Ни разу. Ты хотела проткнуть меня ножом – это было. Ты уничтожала меня при помощи острых слов – тоже да. Помнится, разок столкнула с гаррара. И даже успешно разбила мне сердце…
