И я медленно закрывала глаза и уплывала в сон под ласковые прикосновения мамы и бархатный голос отца. Ах, если бы в нашей идиллии оказался ещё Леон, я была бы счастлива окончательно. Он именно тот, кого мне не хватало сегодня, чтобы достигнуть неба в своей радости. Мне бы хотелось, чтобы те, кого я люблю больше всего, окружали меня в мой последний день.
— Что?! — резко воскликнула я, осознав свои мысли. И оказалась в тюрьме Розы.
— Вижу, ты уже поняла, — гадко ухмыльнулась она, — это был твой последний день, Розэ.
— Нет! — мой голос звенел от отчаяния.
Роза ничего не ответила, только продолжила ухмыляться. Ей не надо было мне что-то доказывать, я и сама это поняла. Это осознание рухнуло на плечи и потянуло меня к земле, сгибая, ломая. Ведь Роза права. Это был последний день.
— Но почему? — выдохнула я, оглушённая, — у меня ещё было несколько дней. Они — были!
— Остался последний акт пьесы перед грандиозным финалом, — сладко пропела Роза, — твой последний глоток яда. Последнее воспоминание из жизни Роахи. И ко дню ведьминого совершеннолетия всё будет кончено. Победит только одна. Ты — или я. В наш день рождения к ним, твоим друзьям и любимым, вернётся только одна.
— Нет… — я упала на колени и закрыла лицо ладонями.
Я так хотела… Мне так нужны были эти два дня. Последние два дня. Я ведь успела не всё! Совсем не всё! Я столько ещё не сказала, я не успела попрощаться! Я не сказала, как люблю родителей. Я не украла последний поцелуй Леона — только мой.
Как? Почему? За что?
— Последний кошмар, Розэ, — захохотала Роза и взмахом руки, той, что без перчатки, отбросила меня в вязкую паутину последнего дня Роахи.
Ритаул разрыва.
Каждый сон, кошмар-воспоминание из жизни Роахи, — это ступенька к пропасти. Раньше я смутно догадывалась об этом. А сейчас мне нужно было выпить последнюю каплю яда и сделать последний шаг — прямо в бездну.
Было ли мне страшно? Да. Но я знал, чем всё закончится, и готовила себя. Упустила я только одно — к такому не подготовиться ни за неделю, ни за тысячу лет. А ещё мне было больно и обидно. Я не успела. Я столько всего не успела! И не смогла попрощаться, хотя думала, что у меня будет время. Его не было. Оно закончилось слишком внезапно.
То же самое чувствовала и обезумевшая Роахи, когда её поймали и заточили в круг, как опасного зверя. Хотя таковым она и была. Уже не человек. Не ведьма. Озлобленная пустая кукла. Сосуд с безумием и божественной магией, которой боялись.
А потом начался Ритуал. С большой буквы. И у сумасшедшей ведьмы прорезалось человеческое чувство. Страх. Он прошивал всё её существо насквозь, затрагивая все оболочки её сути. Её бессмертная чистая душа, взятая в тиски безумия, боялась смерти. Небытия.
Я тоже этого боялась. А потом пришла боль. Она раскалённым и в то же время леденящим лезвием рассекала, рвала на части. От этой боли нельзя было спрятаться, нельзя было уйти — хоть бы и в новое перерождение. Она шла изнутри. Она уничтожала бессмертную душу.
Я закричала, кричала рядом Роза. Последний ядовитый глоток мы разделили пополам. Как когда-то разорвали на части нас. На две части единое целое. Она — это я. Я — это она. Так было прежде.
Но так ли это сейчас?
Глава 27. Она или я
Леон
Я почувствовал это мгновенно, через свою печать долга. И эхом отозвалось болью моё сердце, подтверждая страшную догадку. Розмари! Я мгновенно оказался в её спальне, Рохеза сидела в кресле и сжимала какую-то книгу, а Пирс с почерневшим от горя лицом держал безвольную, белую как мел, почти прозрачную ладошку моей ведьмочки.
— Розэ!.. — я пошатнулся и сделал шаг вперёд, но далось мне это с трудом, к ногам словно гири привязали, голос треснул, — она?..
— Нет, — Пирс не смотрел на меня, он не отрывал взгляда от осунувшегося тонкого личика своей дочери, — она не умерла. Но мы не чувствуем её. Её словно нет тут. Но она жива!
Последнее он почти прокричал и зло сжал челюсти. Было больно видеть Рохезу и Пирса такими. Они ещё не утратили надежду, но она была такой хрупкой и нереальной. Призрачной. Но была же, была!
— Леон, — этот слабый голос — принадлежит Рохезе? — Леон.
Я заторможенно повернулся к ней, с трудом отрывая взгляд от Розмари, посмотрел в тёмные глаза её матери, и меня словно изнутри опалило огнём. Я сжал кулаки и зло мотнул головой, смахивая это тяжёлое пуховое одеяло, укрывшее меня с головой. Это ещё не конец, чёрт меня возьми!
— Мы так устали за эти годы, у нас не осталось ни сил, ни надежды, — ровно сказала Рохеза, в её взгляде словно заклубилась темнота, — мы не можем ей помочь. Мы.
Она выделила последнее слово, я было вскинулся, хмуря брови, но до меня дошло.
— Мы её родители, это мы нарушили правило и виноваты в происходящем, — прохрипел Пирс, в зелёных глазах загорались искры пламени, — поэтому мы будем стоять до конца.
— Но спасти Розмари — не наша судьба, — сказала Рохеза и смахнула непослушные слёзы, — а твоя.
И она протянула мне смутно знакомый дневник. Кажется, с момента приезда в Асар Розэ часто туда что-то записывал. Мне было интересно, но я как истинный джентльмен держал свои наклонности в узде и не совал нос в чужой дневник. А сейчас мать Розмари преподносила его мне на блюдце.
— Дневник Розмари? — я забылся и назвал малышку этим именем вслух, при её родителях. Но они не разозлились.
— Она вскользь сказала, что хотела бы, чтобы мы потом прочитали, когда она его закончит, — Пирс тяжело сглотнул, — видимо, не успела, но…
— Но ты должен кое-что увидеть, — Рохеза подавила свою боль, насколько могла, и закусила губу, — читай.
Она раскрыла дневник на последней странице и протянула мне. Я на деревянных ногах приблизился к ней и осторожно взял тетрадь в твёрдом переплёте. На последней странице, рукой Розмари были выведены строки незамысловатого, но пронзительного стихотворения.
Я из огня, а душа — темнота,
Там искры в туманах,
Два мира во мне.
Я — темнота, душа из огня,
Туманные искры летают.
Кто я, скажи? Ты знаешь ответ…
Ты ведь такой же, как я.
Туманы и искры, огонь — темнота
Тоже бушуют в тебе.
Два мира, две сути,
Один ты — и я…
Я — пламя, я — мрак,
Две силы во мне
Бушуют как два океана.
Я луч в темноте,
Я снова в огне,
Шаг за шагом иду я к тебе.
Я знаю, ты знаешь…
Скажи мне, кто я?
