Абельхариса предали и убили. К чести Звёздного Повелителя, он в этом не участвовал, узнал слишком поздно. Смог только добить брата, чтобы не мучился. И от гнева Роахи его спасло только это.
Другие Повелители решили, что они сильнее, но против разъяренной женщины не выстояли и минуты. Роахи наслаждалась их удивлением, отчаянием и пониманием произошедшего. И — их смертью. Тогда она и сошла с ума.
Как выжил Серебряный Повелитель? Она пощадила его, её душа ещё не совсем почернела от безумия. Пощадила и обязала — жить и помнить, не давать забыть другим. И навсегда потерялась в вихре злобы и боли, слившись со своим безумием.
На этот раз я проснулась без крика, просто лежала в кровати и тихо плакала, и всё тело трясло от холода и боли. Сердце рвало в клочья, боль была такой реальной, словно его истыкали иглами.
Мне было больно от этих воспоминаний физически, моё тело агонизировало вместе с душой, оно не выдерживало таких страданий. Не моих — чужих. Я словно каждую ночь выпивала по порции яда, который травил душу и мучил тело.
— Розмари, — прошептал Леон, снова оказываясь рядом.
Я уткнулась в его рубашку, и боль нехотя начинала выпускать меня из своих когтей. Мой демон, моё спасение, моя любовь. И моя боль. На смену той безумной боли пришла новая. Уже моя собственная, не навеянная кошмарами о жизни Роахи.
Мне было безумно больно от мыслей, что скоро я вот-вот уйду, исчезну навсегда. Покину всех, кого люблю. И причиню им боль. Да, это неприятное, страшное, безумное решение. Но оно моё и — совершенно оправдано. Наши искалеченные кусочки душ, мой и Розы, и боль близких малая плата за то, чтобы безумие Роахи не вырвалось в миры вновь.
— Леон, я люблю тебя, — признание вырвалось легко, как птица.
И мне стало легче, ненамного, но легче. Я ведь уничтожу наши с Розой души не ради своей прихоти. Я сделаю это ради тех, кого люблю. Какая жертвенность. Но я сделаю это и ради себя и Розы. Мы больше не можем страдать в перерождениях, не в силах ни разделиться навсегда, ни соединиться воедино. Это пытка.
Леон, как всегда, промолчал. Он просто гладил меня по волосам и спине и молчал. Губы горько скривились. Я не получу от него такого же ответа. Это больно, но… Я рада. Как ни странно — я рада. Ведь я и правда люблю его и желаю, чтобы он был счастлив. А со мной он счастлив не будет. Я — временная гостья его жизни, и это хорошо.
Надеюсь, он не будет сильно страдать и быстро меня забудет. Мне бы этого хотелось.
“Мама, мама, мамочка” — только эта мысль билась в моей голове, когда я сидела в беседке и сквозь листья смотрела, как приближаются двое — мужчина и женщина. Сердце скрутило болью, но я просто не обратила внимание. Плевать на всё, на все выходки Розы. Мама, папа… Вдвоём. И я. О Матерь-Ведьма!
— Розмари, — осторожно позвал меня папа и с какой-то болезненной надеждой заглянул в мои глаза.
Что он там хотел увидеть? Стекло безразличия, глаза куклы? Ту стену, что долгие годы отделяла меня от него? Я ведь теперь помнила, смутно, но помнила, как он пытался дозваться до меня после той трагедии. Он не бросал меня, но биться о стену и кричать в пустоту не смог. Он сдался? Или решил направить энергию в другое русло? Искал способ? Что?
— Папа, — мои глаза наполнились слезами, — папа!
— Доченька, — надежда в его зелёных глазах разгорелась в пожар счастья, — Розмари!
Он в мгновение ока оказался рядом и обнял меня так, как обнимал каждый раз, возвращаясь из поездок с подарками. Я уткнулась носом в его грудь и почувствовала себя счастливой. Но для счастья мне не хватало ещё кое-кого.
— Розмари? — прошелестел знакомый и словно забытый голос, полный страха, боли и надежды.
Ох уж эта надежда. Она словно потекла по моим жилам, заставляя выкинуть из головы все свои планы по уничтожению души, все свои мысли о том, что мне осталось немного. А вдруг?.. Да, именно так. И это “а вдруг?” даст мне сил провести этот день так ярко и радостно, как ни один день в моей жизни.
— Мама… — отец выпустил меня и развернул лицом к выходу из беседки.
На ступеньке нерешительно застыла женщина с большими тёмными глазами, полными слёз, тоски и хрупкой надежды. И я собиралась её оправдать.
— Мама! — я оказалась рядом и нерешительно замерла.
Столько лет прошло. Мама, мамочка! Я помню и не помню тебя, знаю и не знаю одновременно. Мне было пять, когда мы виделись в последний раз. Столько было упущено. Но я люблю тебя как прежде, словно и не было тринадцати лет между тем днём и этим.
Я сделала последний шаг и обняла напряжённо застывшую, словно заледеневшую женщину. Ты ведь не разлюбила меня, мама? И неверяще смыкающиеся за моей спиной родные руки мне отвечали: “Не разлюбила. Никогда, Розмари. Моя любовь — твоя навечно, доченька”.
Наверное, мы наплакали на целое солёное озеро, вышло бы и море, но вмешался папа, подозрительно поблескивая влажными глазами. Мы уселись на лавочку, я — между родителями, как в детстве. Мама всё время гладила меня по волосам, держала за руки или неожиданно притягивала к себе и снова начинала плакать. Тогда и я начинала рыдать, цепляясь за неё, а папа обнимал нас, и его плечи тоже тряслись.
Мы разговаривали обо всём и в то же время ни о чём. Мама и папа рассказывали мне о мире, об удивительных местах, существах и людях, обещали показать мне все чудеса и — старательно избегали темы детства и нашей разлуки.
Я с облегчением приняла их правила игры. Да, так намного легче. Беззаботно. Но я понимала, что это словно затишье перед бурей. Последние тёплые лучи солнца перед тем, как его закроют тучи и налетит страшный ветер. Но я всё равно чувствовала себя так, словно родители укроют меня от беды, и над моей головой всегда будет ясное небо.
Мне хотелось обмануться. И я с удовольствием отдавалась этой иллюзии покоя. Мне это было нужно, как умирающему — последний глоток воздуха, такого невероятно вкусного. Перед смертью не надышишься — это так. Но никакой человек, никакая сила природы и никакие боги не могут отнять у обречённого последнего прекрасного мгновения в жизни. Последней капли отчаянной радости.
Но мгновение не может длиться вечность, как бы нам ни хотелось.
Я лежала в кровати, как в детстве, и рядом сидели папа и мама. Мама ласково перебирала мои пряди, гладила лицо кончиками пальцев, а папа читал мою любимой сказку, держа меня за руку.
Роза пыталась отнять у меня последние мгновения рядом с родителями, но моё желание было сильнее её воли. Да, мне снова стало плохо, слабость накатила неожиданно и резко, но папа успел подхватить меня на руки, и отнёс в кровать. Их глаза были полны тревоги и какой-то обречённости, но я не позволила своей слабости испортить этот замечательный день.
— Мама, папа, а почитайте мне сказку, как в детстве, — прошелестела я, и они не смогли мне отказать.
Разве умирающему отказывают в последнем желании? А они словно знали, что мне осталось недолго. Или чувствовали? Скорее, и то, и другое. Наверняка, за столько лет, они нашли какие-то ответы на свои вопросы, не просто же так они объездили весь мир? Но, кажется, на самый главный их вопрос ответа не было нигде.
