— Не помню, сколько лет мне было, когда я впервые увидела, как мой отец ударил мою мать. Помню только, что я была еще очень мала. Я увидела, как мать перелетела через стол и распласталась на полу. Губы у нее были разбиты в кровь. Отец пнул ее, и я закричала. Тогда он ударил и меня.
— Да, но при чем тут любовь? Не понимаю.
— Мать вышла замуж за отца, потому что любила его. И любовь ее погубила.
— А ты считаешь, что с тобой случится то же самое? — сердито спросил Неклен. — С чего бы это? Думаешь, все мужчины такие, как твой отец?
— Да, — просто ответила Карис. — Все они хотят одного — власти. Женщина для них — просто вещь, а я не хочу быть вещью.
— Форин, — сказал Неклен. — Ты любишь Форина. Ты думаешь о нем, когда засыпаешь, вспоминаешь его, когда просыпаешься. Так ведь? — Карис согласно кивнула. — Ах, принцесса, ты ведь у нас красавица, умница — а все же глупа, как пробка. Ну конечно же, любовь опасна, неукротима, безудержна. Боги мои, да ведь именно потому она так и прекрасна!
— Так ты считаешь, что я глупа? — тихо, почти шепотом спросила она.
— Я тебя обожаю, принцесса, но все же не стоит тебе смотреть на любовь глазами испуганного ребенка. Ты сама ведь давно уже не ребенок. Давай-ка я отыщу Форина и отправлю его к тебе.
Неклен с усилием встал. Карис тоже поднялась и, шагнув к нему, поцеловала его заросшую щеку.
— Я люблю тебя, старик, — сказала она. — Как бы я хотела, чтобы ты был моим отцом!
— Я тоже тебя люблю, — сказал Неклен.
И, тая в душе черное отчаяние, отправился искать Форина.
Солнце поднялось высоко, когда Озобар и Вент стояли на парапете северной стены и наблюдали за деятельной суетой даротов.
— Они наткнулись на каменный пласт, — заметил Озобар. — Это сильно замедлило их продвижение.
— Может быть, они не сумеют обойти этот пласт, — с надеждой предположил мечник.
— Сумеют, — мрачно отозвался Озобар. — Очень скоро мы услышим, как они возятся прямо под нами — точь-в-точь термиты.
Он перевел взгляд на солдат, стоявших на стене — все они были мрачны и не склонны к разговорам. Всеобщая радость в городе изрядно поутихла, как только разнеслось известие о новом замысле даротов. Кое-кто из горожан уже сообщал, что слышит звуки из-под земли — и это наверняка дароты пробиваются наверх. Унять эти страхи было нелегко, и на юг из города уже потекли новые колонны беженцев.
Над стеной разнесся запах луковой похлебки.
— Нет, еще одной порции лука я не выдержу, — проворчал Вент. — Пойдем позавтракаем?
— Я думал, ты хочешь убить меня, — заметил Озобар.
— А еще я хочу есть, — холодно ответил Вент. Спустившись со стены, они зашли в ближайшую таверну, заказали себе яичницу с ветчиной, холодное мясо и сидр.
— Откуда ты родом? — спросил Вент.
— С островов. Мой отец был кузнецом и изобретателем.
— Как же тебя занесло на материк? Озобар пожал плечами.
— Хотел попутешествовать, поглядеть мир. Узнать, не пригодятся ли где-нибудь мои таланты.
— Что ж, в этом ты не ошибся.
— Я имел в виду не создание нового оружия, — печально ответил Озобар. — В Прентуисе была канализационная система — плохонькая, заметь, но все же там перенесли чуму легче, чем в других городах. Меньше грязи на улицах — меньше заразы.
— Прентуиса больше не существует, — сказал Вент.
— Не о том речь. Мир был бы гораздо лучше, если б мы не воевали, не тратили все силы на создание новых смертоносных орудий. Впрочем, для тебя, полагаю, вечный мир обернулся бы вечной скукой?
— Нет, — ответил Вент, допивая остатки сидра. — Я стал бы писать картины.
— Так ты художник?
— Ага, — сказал Вент, — наконец-то я тебя удивил. Да, пишу помаленьку. Пейзажи в основном, но, случается, и портреты. Я бы предложил написать твой портрет, Оз, да боюсь, ты ни на одном холсте не уместишься.
Озобар расхохотался.
— Вент-художник и Озобар — создатель канализации. Что за чудная пара!
— Что верно, то верно, — согласился Вент. — А теперь, боюсь, пора нам снова стать мечником и оружейным мастером! Ну что, прогуляемся в катакомбы?
Слуги метались по дому, укладывали ценности в сундуки и сносили вещи в два фургона, стоявшие перед домом. Мириак прошла мимо них в гостиную — и обнаружила там Пуриса, который запихивал бумаги в кожаную наплечную сумку.
— Что происходит? — спросила Мириак.
— Дорогая моя, пора уезжать. Город вот-вот падет. Почти все твои платья уже уложили и погрузили в фургон. Через час мы отправляемся в Хлобан.
— Я думала, ты решил остаться, — медленно проговорила она.
— То было раньше, — ответил Пурис. — Нынешние события переменили мои планы. Сейчас, сию минуту дароты прорывают под городом подземный ход.
— И герцог позволил тебе уехать?
— Я вольный человек, — отрывисто буркнул Пурис, — и могу идти, куда захочу. А теперь, пожалуйста, собери свои личные вещи и приготовься к отъезду.
Мириак вышла из гостиной и вернулась в прихожую. Остановив слугу, она приказала выгрузить из фургона ее сундуки и отнести их в хозяйскую спальню. Пурис, услышав это, выбежал из гостиной.
— Не глупи, — сердито сказал он. — Даротам, моя дорогая, не нужны куртизанки — разве что на ужин.
Мириак поднялась на цыпочки и поцеловала его в лысую макушку.
— Поезжай, Пурис, — сказала она. — Я останусь и присмотрю за твоим домом.
— Ты не понимаешь…
— Я все прекрасно понимаю. Дароты роют туннель под городом, и ты уверен, что Кордуин вот-вот падет. Ты хочешь спастись — это совершенно естественно. Делай, как сочтешь нужным, Пурис, а я — остаюсь.
— Но… ты нужна мне!
— Нет. Ты желаешь меня. Это не одно и то же. Пурис замер, бессильно уронив руки, и Мириак ясно читала на его лице смятение. Более того, она понимала, какие чувства борются сейчас в этом маленьком человечке. Пурис был не трус, но, как все чиновники, человек практический. Если дароты уже победили — а он уверен, что так и есть, — будет только разумно бежать от них. Теперь же Мириак поставила его перед выбором. Пурис любил ее и, как всякий влюбленный мужчина, хотел защитить от беды. Он не сможет сделать этого, находясь в Хлобане или Лоретели. Трезво говоря, он и оставшись в Кордуине мало что сможет сделать — ведь не мериться же ему силой с даротами!
— Пурис, — сказала вслух Мириак, — я хочу, чтобы ты был в безопасности. Ты мне очень дорог. Я считаю, что ты принял правильное решение.
После этих слов Пурис явно расслабился, а впрочем, Мириак знала, что так и будет.
