— Сейчас увидим, — сказал Дуво. Взяв молоток, он сбил стапеля и призвал из глубин земли воду. Вода просочилась сквозь траву, окружила лодку, легко подхватила ее и понеслав низ с горы. Изящное суденышко соскользнуло в долину и наконец вошло в воды озера, неспешно двигаясь к заросшему соснами острову.
— Ах, какой чудесный вид, — прошептал Броуин. Вскоре после этого он умер, и Дуводас похоронил его в тени раскидистого вяза.
— Прощай, мой дорогой друг, — сказал он, засыпав могилу. И вздохнул, с сожалением вспомнив, что Броуин так и не рассказал ему, зачем он построил лодку на вершине горы.
Дуводас остался жить в хижине. Ему больше некуда было идти, да и не хотелось. В последний день осени он снова взял в руки арфу, но со струн, как всегда, сорвалось уродливое карканье. Положив арфу на пол, Дуводас вышел на лужайку перед хижиной.
И оцепенел.
Вверх по склону горы медленно ехали двадцать конных даротов. Глядя на них, Дуводас знал, что легко мог бы убить их всех. То была недобрая мысль, и его охватила печаль. «Я никогда больше не буду убивать», — сказал себе Дуводас и вышел навстречу даротам.
Командир отряда спешился и подошел к нему. Он нес на руках спящего младенца, завернутого в одеяло.
— Ты — арфист Дуводас? — спросил он гулким низким голосом.
— Да, я.
— Я еду послом в Лоретели. На дороге мы нашли умирающего старика; он сказал, что его имя Кефрин. Он хотел привезти тебе это дитя, но его слабое сердце не выдержало тягот пути.
— Почему он хотел отдать мне этого ребенка? — спросил Дуво.
— Это твой сын, — ответил дарот.
— Мой сын умер, — сказал Дуво и ощутил, как давний гнев снова просыпается в нем. — Моего сына убило даротское копье.
— Это не так, человек. Когда Кефрин умирал, мы коснулись его разума. Мы знаем, как погибла Шира, но когда пришли ее хоронить, одна женщина увидела, что дитя в ее чреве шевелится. Младенца выходили и увезли в Лоретели, а когда закончилась война, вернули его кровному родичу Кефрину. Старик пытался найти тебя, но никто не знал, куда ты делся. Потом до него дошли слухи о человеке с кровавым лицом, который живет в горах. Кефрин знал, что умирает, и хотел, чтобы ребенок рос со своим отцом, потому-то он и искал тебя. Теперь ты понял?
Дуво отступил, потрясенный до глубины души, и тут дарот заговорил снова.
— Ты — колдун, который уничтожил нашу Палату Жизни.
Дуво молча кивнул, не в силах произнести ни слова. На миг воцарилась тишина, и он взглянул в лицо дарота, затем окинул взглядом прочих всадников. Все молчали. Наконец командир даротов шагнул вперед.
— Вот твой сын, — сказал он, протягивая Дуво малыша.
Дуво взял сына на руки. У него были черные волосы, как у Ширы, и в младенческом личике уже проглядывала ее ясная красота. Мальчик зевнул и открыл глаза — ив этот миг Дуво вспомнились слова Ширы:
«Я покажу его восходу и закату. Он будет красив, как ты — светловолосый и зеленоглазый. Не сразу, конечно — все малыши рождаются голубоглазыми, — но когда он подрастет, у него будут зеленые глаза».
«Или Карис, — сказал тогда Дуводас, — как у его матери».
«Может быть, и так», — согласилась Шира.
Карис глаза мальчика светились невинностью, какая ведома только детям.
Дуводас поднял взгляд на командира даротов.
— Благодарю, — только и сказал он.
— Война между нами окончена, — сказал дарот.
— Истинно так, — согласился Дуводас.
Не сказав больше ни слова, дарот вскочил в седло, и весь отряд поехал прочь. Дуводас отнес малыша в хижину и усадил на полу. Встав на четвереньки, мальчик увидел арфу и тотчас проворно пополз к ней. Пухлая детская ручка решительно дернула струны, и арфа отозвалась нестройным дребезжаньем.
Однако в нем была и одна чистая и ясная нота.
И на миг — всего лишь на миг — хижину наполнил аромат роз.
