В Камышине прощаемся с белоснежным, изрешеченным пулями пароходом. Проселочными и шоссейными дорогами, через малолюдные деревни, притихшие города, едем в Москву.
На улицах Москвы маршируют допризывники. Девушки, придерживая за веревки, несут пухлый аэростат. На бульваре возле зенитной пушки лейтенант тренирует расчет. У дверей магазинов толпятся очереди.
В высоком доме с тянущимися вдоль всего фасада окнами нас принимает начальник Генштаба генерал-полковник Василевский. Выслушивает доклад Дмитрия Ивановича, встает:
— Сейчас ничего не скажу. Спешу к товарищу Сталину. Зайдите после обеда. Не завтракали? Ступайте в нашу столовую…
В длинных коридорах так мирно и тихо, что перестаешь верить в бурлящие отступающим войском придонские степи. В столовой официантки с белыми наколками, веселые, уверенные командиры. Дмитрий Иванович встретил знакомого, кто-то зовет меня. За соседним столиком подполковник, смеясь, рассказывает, как чуть было — вот умора! — не угодил на машине к немцам.
С удивлением озираюсь по сторонам… Что это — удаленность от фронта? Или им известно такое, чего мы еще не знаем?
— Возможно, вас примет Верховный, — говорит после обеда Василевский. Садитесь за доклад. Пишите подробно и честно.
На полу в номере гостиницы «Москва» разложены карты. С утра до вечера мы ползаем по ним, делаем подсчеты, выписки.
Через три дня старательно переписанный от руки доклад лежит на столе у Василевского.
— Отлично. Все прочту самым внимательным образом, — обещает он. Верховный принять не сумеет, занят. Вам, товарищ Рябышев, завтра со мной вылетать в Сталинград. А вы, товарищ Попель, — в распоряжение ПУРа.
Разговор в Главном политическом управлении начинается с вопроса:
— Что вам важно — чин или работа?
— Работа.
— Тогда есть конкретное предложение. По решению Государственного Комитета Обороны создаются три механизированные соединения. Возглавить их должны люди, имеющие боевой опыт. Командиры уже есть, а комиссарские должности вакантны. Выбирайте любую.
— Нельзя ли к Катукову?
— Пожалуйста…
Возвращаюсь в гостиницу. Дмитрий Иванович без кителя, в галифе и тапочках перебирает чемодан. Выслушав мой рассказ, замечает:
— Выходит, расстаемся, милый мой… Одному приказ — на юг, другому — на север…
…Позади полуразрушенный Клин, Завидово. На окраине Калинина Миша выключает перегревшийся мотор.
Низкие бараки из темных досок вросли в землю, вернее — в грязь. Здесь быть штабу и политотделу корпуса. Бригады — в окрестных деревнях.
В полутемном бараке нащупываю у двери выключатель.
— Не трудитесь, — доносится чей-то голос, — света нет и не предвидится.
Нет не только света. Нет даже столов и стульев. Командиры сидят на обрубках бревен. Работают за ящиками из-под макарон.
Когда на следующий день выхожу из барака, у двери круто, разбрызгивая грязь, тормозит «виллис». Из него выскакивает человек в солдатской шинели, на зеленых петлицах генеральские звездочки.
Генерал размашисто подходит ко мне.
— Попель?
— Так точно.
— Катуков. Будем знакомы.
В одном конце барака — «кабинет» Катукова, в другом — мой. Балыков накрыл ящик куском кумача, раздобыл чернильницу, в жестяную банку с пестрой этикеткой из-под консервированной колбасы поставил букетиком остро отточенные карандаши.
Опять формирование… По ассоциации вспоминается кабинет полкового комиссара Немцева, домик политотдела в Черкассах…
— Товарищ бригадный комиссар, старший политрук Поляков прибыл в ваше распоряжение.
— Садитесь, товарищ Поляков, рассказывайте, откуда прибыли, где служили…
— Из госпиталя, после второго ранения…
Люди, прошедшие огонь и воду фронтов, составляют хребет нового корпуса. Это многое повидавшие и пережившие, но несломленные люди. Глядя на них, я вспоминаю пружину, о которой говорил Дмитрий Иванович на берегу бурлившего от немецких бомб Дона…
Ежедневно звонят из Москвы. Спрашивают о технике и о котелках, о полушубках и лимитах на газеты. Но смысл всех разговоров один — быстрее, быстрее, фронт ждет.
В подразделениях больше всего разговоров о Сталинграде. Прибывшие оттуда танкисты десятки раз терпеливо повторяют свои рассказы. Сталинград становится мерой стойкости, героизма, величайшим стимулом и образцом для армии.
С платформ на товарной станции Калинина сползают танки. Бойцы придирчиво осматривают машины, пробуют пальцем заводскую смазку.
С непостижимой щедростью в эту тяжкую осень страна снаряжала механизированные войска. Новенькие танки, пахнущие краской орудия и автомашины, покрытые пушечным салом автоматы и карабины, еще не знавшие огня кухни. И когда все это добро было принято, распределено, освоено, приходит команда — грузиться!
Нам еще не сообщили участок, конечный пункт движения. Еще сентябрьский Сталинград сдерживает натиск фашистских войск, но ни один человек в корпусе не сомневается: Мы будем наступать.
Эшелоны мчатся мимо непаханных полей и голых лесов. Женщины в темных платках подолгу смотрят вслед грохочущим вереницам теплушек.
Мы едем наступать….
