Но больше всего меня обескураживал этот «умляут». Сможет ли его усвоить китайский агент?..
Я представил себе, как сижу с Капом на скамеечке в храмовом парке и, расправляя на коленях листок бумаги, говорю: «Вот это, господин Кан, «умляут»!..
А он смотрит на меня черными непроницаемыми глазами, силясь понять, что со мной случилось.
— Нет, Кан с шифрами не справится, потому что не знает немецкого языка! — твердо заявил я Ф. при очередной встрече, скромно умолчав, что в первую очередь не справлюсь с этим я сам.
Ф. удивленно поднял брови, хотя до этого прочитал множество моих донесений, в которых я сообщал, что Кан не силен в иностранных языках. Да, японским он овладел благодаря большому сходству с китайским. И по-русски изъясняется свободно, но только потому, что учил этот язык в детстве. Английский же представляет для него неодолимую трудность.
Все письменные переводы с английского языка, которые Кану давали в институте, он с наивной бесцеремонностью перепоручал мне. Я же сдавал их в бюро переводов по сто долларов за штуку, и все были довольны — и сам Кан, и я, и, конечно, разведка, ежемесячно получавшая по дипломатической почте несколько переводческих счетов, подтверждающих, что Кан позволяет себе сачковать за деньги советской разведки, и, значит, полностью находится в наших руках. Почему же Ф. не сообщил всего этого 8-му главку?..
Ну а от сеансов радиосвязи я отказаться не мог. КГБ, что ни говори, все-таки военная организация.
— Радиосигналы будут посылаться в виде наборов, причем обязательно по-русски! Потому что между всеми разведками мира существует негласный уговор — посылать радиосигналы агентуре только на своем родном языке! — объяснил Ф., тонко улыбаясь.
Но почему этого нельзя было сделать с шифрами? В очередной раз я убедился в том, что КГБ — крайне неповоротливая, гигантская организация, в которой правая рука не знает, что делает левая.
К тому же было неясно, что именно Кан будет передавать из Китая. Химические формулы? Ведь доступа к секретной информации он не имел. Наши генералы надеялись, что по приезде в Китай он попросту сгинет, как и другие прежде завербованные нами его соотечественники, и все проблемы решатся сами собой. Однако в памяти у Крючкова останется след о плодотворной деятельности.
Вернувшись в Токио и купив радиоприемник особо тонкой настройки, я стал размышлять, где нам с Каном провести первый учебный радиосеанс. Может быть, в пещере?
В Токио, как ни странно, есть одна, но для шпионских мероприятий она не подходит, ибо просматривается со всех сторон. Это — стоянка древнего человека, обнаруженная японскими археологами в двадцатые годы.
Над ней возвели храм древней языческой японской религии — синтоизма Его бетонная крыша, закамуфлированная под бревна, покоится на четырех бетонных столбах, напоминающих могучие стволы деревьев. Под ней необычно выглядит соломенный вигвам, черная дыра входа… Каждый может нырнуть туда, чтобы на мгновение соприкоснуться с душою предков, но никто этого не делает: скучно… К тому же с течением веков стоянка древнего человека оказалась на перекрестье Дорог, по которым нескончаемым потоком движутся автомобили. Поставь на обочине полицейскую машину и снимай наш с Каном радиосеанс на пленку! Мы, разумеется, этого не заметим… Нет, лучше мы проведем радиосеанс в парке другого храма, буддийского, где кусты разрослись погуще!..
На очередной встрече с Каном я достал из пакета радиоприемник.
— Сейчас вы услышите переданные по радио наборы цифр на русском языке. Постарайтесь записать их, а потом посмотрим, что у вас получилось! — сказал я Кану нарочито будничным тоном.
Китаец послушно раскрыл блокнот, который я ему дал, и вооружился карандашом.
«Хорошо же я подготовил тебя как агента. Лишних вопросов не задаешь!» — подумал я с невольным самодовольством.
Скоро сквозь треск помех прорвался механический мужской голос, методично диктовавший снова и снова одно и то же: «Один-три-пять-семь. Два-восемь-семь-четыре».
Это был записанный на пленку звук компьютера, и с дикцией у него было не все ладно. Мягкого знака он не выговаривал. Русский язык не был родным для Кана, и потому при цифрах «пять» или «семь» он обращал на меня удивленный взор. Я подсказывал, ибо был кровно заинтересован в успехе.
Мы сидели на парковой скамейке рядом, буквально плечом к плечу, и я с волнением следил, как листок блокнота заполнялся цифрами. Я ощущал отвратительный запах немытых волос Кана, но терпел, ибо знал, что в разведке приходится терпеть и не такое.
Довольный, я отвез запись в резидентуру и отправил ее с дипломатической почтой в Москву. Но оказалось, что наш сеанс все-таки был замечен. Он служил реальной уликой шпионской деятельности. Позже из газет я узнал, что именно в этот день, узнав о радиосеансе, японская полиция решила меня брать уже на следующей встрече с Капом…
На следующий день, после всех перипетий с задержанием, полицейские отпустили меня, приказав назавтра явиться в Токийское полицейское управление. Выйдя из участка, я долго пребывал в раздумье…
Дорога, пролегавшая мимо полицейской управы, была пустынной. Должно быть, из-за дождя такси не сновали сегодня, как обычно, по улицам взад-вперед. Останавливать же частные машины здесь не принято.
Я всерьез забеспокоился. Очередная встреча с Капом, назначенная на сегодня, должна была к этому времени закончиться, и в резидентуре ждали условного сигнала о том, что все прошло благополучно. Теперь, в свете совсем других обстоятельств, я должен был явиться в резидентуру лично. Если я замешкаюсь, там подумают, что я судорожно решал, сюит ли мне вообще идти туда и не лучше ли искать политического убежища в американском посольстве. Но, к счастью, подъехало свободное такси с призывно горящим красным огоньком.
Мое решение оказалось правильным. Несмотря на то что в дальнейшем я подвергся поношению и позору, во всех кадровых документах неизменно значилось: «Оперработник сразу, не раздумывая, прибыл в резидентуру». В обстановке массовых побегов и морального крушения КГБ эта строчка служила подтверждением моего истинного патриотизма. Уверен, ни в одной другой разведке мира, кроме нашей, никому и в голову не придет провозглашать в качестве похвалы сам факт явки разведчика в свою резидентуру, а скажем, не в американское посольство.
С тоской смотрел я на темные, но такие милые спящие токийские улицы из окна такси, уверенный в том, что вижу их последний раз.
В резидентуре весьма удивились моему приходу. Тяжелую железную дверь открыл заспанный шифровальщик и хриплым голосом сообщил, что начальство разошлось по домам. Но, к счастью, оно жило неподалеку — специально для таких случаев.
Очень скоро пришел встревоженный заместитель резидента по научно-технической разведке. Он совсем недавно приехал в Токио, и ему вовсе не хотелось начинать свою командировку с провала его теперешнего подчиненного. Но он мог использовать его и для продвижения по служебной лестнице, проявив решительность и жесткость в ликвидации последствий. Но не станет же он входить в конфликт с японской полицией! Это слишком опасно. Оставался только один объект — я…
