К другому, чем я, иди скорее, сладострастная!С ним катайся туда-сюда, как колеса колесницы!
Я мог бы промолчать и подвинуться на своей кровати, но не сделал этого. Агне постояла немного, застегнула рубашку и ушла, оставив мою дверь открытой. Заснуть я не смог и стал думать о женщинах. Прямо как теперь. Ты не поверишь, если я скажу тебе, сколько я думаю о женщинах. О мертвых и о живых. Но больше о мертвых. Выходит, что я спал с тремя десятками meninas, но ни одну не хотел бы увидеть теперь в этой камере, даже Габию, которую стоило бы увидеть, чтобы влепить ей хорошую затрещину.
Если бы у меня был маркер или хотя бы мелок, я нарисовал бы на своей стене то же, что средневековый монах нарисовал на полях рукописи, – «женское срамное место с зубами». Если у кого-то есть зубы между ног, так это у Агне, боюсь, что она отрастила их специально для меня. Кукла в мокрых от водопроводной воды пеленках, которую она везде с собой таскает, бедный Арман Марсель, присвоенный ею в прошлом году, – это горестный фетиш, и виноват в ее горе не кто иной, как я, catso, canalla. Я не разрешил ей остаться в доме, я выгнал ее из своей постели, я не схватился за ее груди, висящие над моим лицом! Такой человек может быть только врагом.
Боги мои, чему она там учит бедных нигерийцев? Пишет с ними сочинения, как тот парень у Марека Хласко? «Добрый Боженька, а ну как Ты умрешь, что тогда будет? Никто не хочет мне этого сказать. Твой друг Майкл».
* * *
Я мог бы сказать, что много думаю о тебе, Хани, но ты не поверишь и правильно сделаешь. Ведь будь это правдой, я нашел бы тебя задолго до того, как это сделал чиновник из департамента эмиграции. Напрягая память, я вижу коридор в эстонской мэрии, тусклые лампочки и прерывистый жирный след на стене – от затылков посетителей, сидящих в ряд на сопряженных стульях. В тот день я даже кольца тебе не дал, хотя оно лежало в моем кармане, завернутое в носовой платок. В последний момент я подумал, что кольцо – это уж слишком, у абсурда тоже должны быть свои пределы. Нет, я не думаю о тебе, Хани. Я отвечаю на вопросы, которых ты не задаешь. Это больше чем секс, это почти так же хорошо, как смеяться в постели!
Есть люди, которым не нужно пробиваться к тебе словом или делом, они являются в твою жизнь невозмутимо, с легким сердцем и расхаживают по дому, тыкая во все пальцами и задавая вопросы. Ты бродишь за ними, понимая, что ты не бубновый туз никакой, а так, забубенный валет небольшого ума, и что твои слова – это сушеные грибы на низке, на живульке, а их слова тверды и прозрачны, как фарии из индийского трактата. Фария не может поцарапать никакой драгоценный камень, он сам царапает все камни. Фарий царапает Фария.
Еще я думаю, что, встретив такого человека, ты чувствуешь повышение температуры, оно дает о себе знать не сразу, вкрадчиво, но неуклонно – так ощущают жаровню, которая тлеет в углу темной комнаты, когда ты входишь туда с мороза. Если начать пересчитывать мои жаровни, то их обнаружится не меньше восьми, и одной из них будешь ты, а второй – Лилиенталь.
Помню, как он читал мне из китайской книжки про живопись: художник должен опасаться шести духов – суци, духа вульгарности, цзянци, духа ремесленичества, хоци, который был переведен как горячность кисти, цаоци, небрежности, гуйгэци, духа женских покоев, и цомоци, этот я начисто забыл. Прочитав весь список, он вздохнул, и посмотрел на меня своими косыми сливовыми глазами, и сказал, что все эти духи во мне, несомненно, обитают. То есть художника из меня не выйдет, я вульгарен, горяч, небрежен, слаб, как женщина, и что-то там еще под номером шесть. Подумав некоторое время, Ли заявил, что все эти качества отлично подходят писателю, так что мне стоит однажды попробовать. Не прошло и двух лет, как я попробовал!
Зое
В сорок четыре ты становишься прозрачным, как стрекозиное крыло. Те, кто моложе, не видят тебя, потому что в их поле ты больше не воин, твои ножны рассохлись, твой опыт раздражает, твой скепсис невыносим. Те, кто старше, не видят тебя, потому что ты еще зелен и много о себе воображаешь, ты только начал свой побег из острога надежд, из тундры зависимостей, еще не вышел на сухой простор, где ветер носит семена одуванчика, растет верблюжья колючка и никто не станет за тебя воевать.
Вчера был сочельник, силы бродили во мне, словно гранатовый сок, я вымыла чашки, приготовила себе пасту с пармезаном, я даже ходила на первый этаж, в гардеробную старой сеньоры, и примеряла ее платья. Всегда хотела это сделать, но боялась, что они треснут по швам. В платье из золотой чешуи я стояла перед зеркалом, жалея, что ты меня не видишь, потом немного потанцевала в коридоре, а потом устала и прилегла на диван.
Ну и ночка была в богом оставленном Лиссабоне. Рассохшиеся двери скрипели и хлопали, а ночью пошел град и в окно стали биться ледяные горошины, так что терраса к утру покрылась толстым настом, я вышла на крышу посмотреть на утренний город, поскользнулась и чуть не слетела вниз, в объятия увядшей жакаранды. Теперь я лежу в подушках и читаю Bateau, скучный, как кипяченое молоко с пенкой. Книжку я нашла на полке в кабинете, мой муж любил вот это все: deinon и deinotaton, хайдеггеровский щекотный ужас, игрушечный ад, которым он пугает меня до сих пор, хотя умер давным-давно.
Когда ко мне приехала Лиза, моя мать, он посадил нас обеих в машину и отвез на маленькое озеро километрах в сорока от города. Вернее, он привез нас в лес, оставил в машине одних минут на двадцать, а когда вернулся, взял нас за руки и повел через ольховые заросли, где я сразу порвала себе юбку. Когда мы вышли на рыбацкие мостки, озеро показалось нам огромным, но потом, когда глаза привыкли к темноте, мы различили противоположный берег в огнях, похожих на червонные монетки. Наверное, там отель или вилла, подумала я, но тут берег плавно тронулся с места и поплыл в нашу сторону!
Огни бесшумно приближались, сбегаясь и разбегаясь, покачиваясь на волнах, как золотые и красные гуси, а Фабиу улыбался, стоя на берегу, будто гордый хозяин этой стаи, протягивал к ним руку и даже причмокивал. Я уже различала язычки пламени за стенками из рисовой бумаги, но тут ветер переменился, и огни понесло вдоль берега, прочь от нас, на удивление быстро. На мгновение осветились высокие камыши, вспыхнул и смялся первый фонарик, за ним – второй, и вся стая разом затерялась в мокрых зарослях, оставив нас с мамой в темноте.
Костас
Ярость, вот что тебе нужно, услышал я, когда появился в дверях с горчичными сайками в пакете, надо взять за холку свою любовь к себе и скакать на ней, пока не издохнет! В ту ночь я залил рубашку красным вином, выстирал ее и остался спать у Лилиенталя, утром пришлось отправляться за едой, накинув плащ на голое тело, в этой части Шиады подобный вид никого не удивляет.
