От стены до стены было раза в два больше, чем до потолка туннеля, нависавшего низко над головой. Каждые сто футов на стене тускло горел светильник аварийного освещения. Крепь деревянная, трещины в камне заделаны цементом, вероятно, чтобы не наносило пыль откуда-нибудь снаружи. На полу блестящий монорельс, теряющийся во мраке направо и налево.
— Мы удивлялись, как Фокс доставляет тела в лабораторию и как он их удаляет, — сказал президент негромко. — Вот и ответ.
— В той стороне, похоже, лаборатория Фокса. Тогда трупы привозили справа. Дрезиной, наверное.
— Значит, нам направо. Штрек пробит точно под старым — ловко! — Президент говорил уже на ходу. — Так его не обнаружить ни по каким сигнатурам. Ни со спутника, ни разведывательным самолетом. Кто мог бы догадаться? Проект доктора Фокса… Уверен, это он не сам придумал — скопировано с гитлеровских военных заводов.
— Солидная работа, — согласился Мартен, глядя в потолок. — Наш вентиляционный ход наверняка не единственный. Другие мы пропустили — темно было, и они неплохо спрятаны, но ребята скоро тоже найдут.
— И еще, — продолжал Генри Харрис, не останавливаясь. — Отдушины у каждого аварийного светильника. Куда больше, чем в лаборатории. Пять, если не шесть дюймов. Не знаю, почему это место не взорвалось сразу.
— Вот именно.
120
22.12
Голоса монахов наполняли амфитеатр. Луна исчезла, и пошел дождь; вспышки молний выхватывали на мгновение из темноты горные склоны. Оглушительные раскаты грома придавали сцене величие, но Деми было не до того: на ее глазах развертывалось представление куда более захватывающее: на каменном постаменте, над самым знаком Альдебарана, стоял огромный бык, сдерживаемый цепями. Распевая псалмы, монахи обходили цоколь против часовой стрелки, в то время как дети возникали по одному из тьмы за ярко пылающими огнями, чтобы опустить букет цветов к копытам животного, почтительно и без суеты. За детьми последовали взрослые — более сотни. Один за другим, с молитвенной сосредоточенностью, они преподносили быку цветы.
Как завороженная, Деми смотрела на быка, безмятежного посреди бушующих языков пламени. Не чувствует он жара, не видит огня или ему уже безразлично?
— Это не магия и не цирковой фокус, — раздался мягкий голос за спиной.
Резко повернувшись, Деми оказалась лицом к лицу с Лючианой.
— Животное странствует в духовном мире. Никакой боли, только радость, — улыбнулась Лючиана ободряюще. — Подойдите поближе, чтобы удобнее было снимать. Вы ведь здесь для этого?
— Да, конечно.
— Тогда не стесняйтесь. Сохраните это для вечности. Особенно взгляд. Мир и счастье в глазах любой твари, вступившей на путь. Подойдите, увидите сами.
Кивнув в ответ на приглашающий жест Лючианы, Деми прошла сквозь кольцо монахов к быку в огне. В это самое время немолодая женщина положила букетик весенних цветов у копыт и произнесла краткую молитву на том же непонятном языке.
Деми сначала взяла цифровую камеру, сразу передававшую снимок на сайт в Париже. Начав с общего плана, она постепенно перевела объектив на максимальное приближение. Бычья голова заполнила кадр; контуры слегка дрожали в потоках горячего воздуха. Недавние слова Лючианы всплыли в сознании: «Сохраните это для вечности. Особенно взгляд. Мир и счастье в глазах любой твари, вступившей на путь. Подойдите, увидите сами».
Лючиана не обманула. В глазах быка действительно читались мир, безмятежность и радость. Если, конечно, животные вообще могут испытывать радость в человеческом понимании этого слова.
Внезапно языки пламени взметнулись, скрыв на мгновение огромное животное. Деми отступила на шаг, а бык рухнул в огонь, поднимая в ночное небо гигантские снопы искр. Монахи тут же прекратили петь; наступила тишина. Люди в амфитеатре склонили головы.
Великий путь начался.
121
22.24
Мартен и президент Харрис торопились вперед, то и дело переходя на бег, но ступая только на шпалы монорельса, чтобы не оставлять следов на полу. Добрых тридцать лет разницы в возрасте больше не имели значения: оба едва держались на ногах, обливаясь потом. Сознание того, что с минуты на минуту преследователи найдут один из воздуховодов, отнимало последние силы.
Оставалась лишь надежда успеть. Добежать до конца туннеля и найти выход, которым пользовался Фокс, раньше тех, кто дышит им в затылок. Он ведь как-то загружал свои аквариумы?.. К надежде, правда, примешивалось сомнение: что, если дело седого доктора еще не погибло окончательно и у выхода есть охрана? Или кто-то из его команды? Убийственная мысль, но сейчас уже не важно. У них осталась одна дорога: прямо вперед.
22.27
Советник по национальной безопасности Маршалл работал на ноутбуке в кормовой части грузового отсека большого вертолета, когда боковая дверь сдвинулась в сторону и внутрь забрался промокший насквозь Джейк Лоу. В кабине клевали носом пилоты, а медики у них за спиной играли в карты. Интерком трещал, воспроизводя переговоры Билла Стрейта с людьми под землей.
— Мне надо с тобой поговорить, — объявил Джим Лоу, подойдя вплотную к советнику. — Наедине.
Через тридцать секунд они стояли в темноте под дождем, покинув тепло и сухость освещенного грузового отсека. Пока Маршалл поднимал капюшон куртки, Лоу озаботился прикрыть за собой дверь.
— Государственная измена, вот как это называется, — объявил Джейк Лоу, тыча пальцем в сторону гор, выступавших из тьмы при свете молний. В голосе его чувствовался страх. — Выйдет он живым из туннеля и начнет рассказывать. А люди ему поверят. Хэп это самое и говорил: что будет, когда он объявится? Совсем недавно говорил… Кстати, что с ним стало на самом деле? Точно ли его застрелили? А если он жив, и не просто жив, а принимает участие в игре? Если он знает больше нас и не бездействует?
Маршалл присмотрелся к Лоу внимательнее. Ломается человек. Момент наступил.
— Давай пройдемся. — Маршалл зашагал в сторону, навстречу дождю, туда, куда не доставали огни вертолета. — Джейк, ты переутомился.
«У тебя уже крыша едет», — хотел он сказать, но придержал язык.
— Мы все переутомились. Говори что хочешь, но варшавскую операцию надо отменять немедленно. Пока она не развернулась без нашего участия. А тогда — тогда он может являться миру где угодно. Может предупреждать хоть немцев, хоть французов о наших планах — тем лучше. Когда ничего не случится, он предстанет безумцем, как и планировалось. Зато если покушения на глав государств состоятся, что будет с нами? Виселица в лучшем случае, для каждого из нас. Не только за государственную измену, кстати. Если выяснится, чем занимался Фокс, потянутся ниточки. Военные преступления, второй Нюрнбергский процесс: медицинские эксперименты на людях. Заговор и преступления против человечества!
