Строго приказав всем выйти из спальни, я склонился над ними, прокусив язык, наполнил рот кровью, а потом тонкой струйкой окропил егогубы.
Он вздрогнул, облизал губы, и в тот же миг ему стало легчедышать, а щеки окрасились румянцем. Я потрогал его лоб. Горячка спала. Оноткрыл глаза, посмотрел на меня, произнес свое любимое «Мастер», а потомспокойно, без видений и кошмаров, уснул.
Довольно. Я отошел от кровати. Я открыл объемистый дневник искрипящим пером сделал поспешную запись:
«Он неотразим, но что же мне делать? Однажды я уже заявил нанего свои права, объявив, что он принадлежит мне, а теперь я лечу его недугикровью, которую с удовольствием передал бы ему до капли. Но, врачуя его, яисцеляю его не для себя, а для мира».
Я закрыл книгу, ненавидя себя за то, что дал ему Кровь. Ноона вылечила его. Это точно. И заболей он снова, я повторю лечение.
Время летело слишком быстро.
События мелькали с невероятной скоростью. Моя былаяубежденность пошатнулась, а красота Амадео возрастала с каждой ночью.
Учителя повезли мальчиков во Флоренцию посмотреть местнуюживопись. И, вернувшись домой, ученики принялись за учебу с еще большимвдохновением.
«Да, они увидели работы Боттичелли – потрясающе! Мастер досих пор пишет? Да, но его живопись практически целиком посвящена религии. Делорук Савонаролы, строгого монаха, осуждавшего флорентинцев за светский образмыслей. Савонарола пользуется во Флоренции большим авторитетом. Боттичелливерит в Савонаролу и считается одним из его последователей».
Я глубоко опечалился. По правде говоря, я чуть не обезумелот бешенства. Но знал: что бы ни рисовал Боттичелли, все выйдет изумительно. Ауспехи Амадео становились моим утешением – скорее даже приводили меня вприятное замешательство.
Амадео превратился в самого выдающегося ученика моеймаленькой академии. Я нанял для него преподавателей философии и юриспруденции.Он на удивление быстро вырос из старой одежды, научился поддерживать живуюсветскую беседу и стал любимцем младших мальчиков.
Почти каждую ночь мы проводили у Бьянки. Я свыкся собществом утонченных незнакомцев – бесконечным потоком европейцев с севера,приезжавших в Италию, чтобы открыть для себя загадку ее древнего очарования.
Очень редко мне приходилось наблюдать, как Бьянкапротягивает злополучному гостю чашу с отравленным вином. Очень редко мнедоводилось слышать, как бьется ее темное сердце, замечать тень греха в самойглубине глаз. Как она следила за беспечной жертвой, с какой легкой душойпровожала ее!
Тем временем наши встречи с Амадео в моей спальне носили всеболее интимный характер. И не раз, обнимая его, я дарил ему Поцелуй Крови, откоторого все тело его содрогалось, а в полузакрытых глазах отражалась силабессмертия.
Что за безумие? Отдать его миру или забрать с собой?
Я долгое время предпочитал обманывать себя, то и делоповторяя, что мальчик еще может проявить характер и заработать свободу – уехатьв богатстве и здравии, навстречу новым достижениям.
Но я отдал ему столько Темной Крови, что он начал изводитьменя вопросами. Что я за существо? Почему никогда не прихожу днем? Почемуничего не ем и не пью?
Он обвивал руками живую тайну, зарывался лицом в шеючудовища.
Я отправил его в лучшие бордели постигать наслаждения женщини наслаждения мальчиков. Он возненавидел меня, но получил удовольствие ивернулся домой, не ища иных услад, кроме Поцелуя Крови.
Он говорил мне колкости, когда я неистово работал в студии,не допуская никого, кроме него, чтобы создать новый пейзаж или изобразитьсобрание древних героев. Он спал рядом со мной, когда я падал в кровать, чтобыпроспать последние часы перед рассветом.
Между тем мы снова и снова устраивали в палаццо приемы.Бьянка, исполненная самообладания, выросла и, сохранив нежное лицо и мягкиеманеры, превратилась из юной многообещающей прелестницы в элегантную женщину.
Я часто ловил себя на том, что смотрю на нее и думаю, чем быкончилось наше знакомство, не обрати я внимание на Амадео. Неужели я неуговорил бы ее, не нашел бы убедительных слов? А потом, рассуждая логично, я,глупец, понимал, что все равно могу сделать выбор в ее пользу и изгнать Амадеоиз своей жизни, подарив богатство и положение в обществе, но обрекая насмертность.
Нет, она спасена.
Мне нужен был Амадео – Амадео, кого я обучал и воспитывал; Амадео,бесценный ученик Крови.
Ночи мчались, словно во сне. Несколько мальчиков отправилисьв университет. Один преподаватель умер. Винченцо хромал, но я нанял человекаему в помощь. Бьянка перевесила на другие места кое-какие большие картины.Воздух потеплел, и окна стояли открытыми. Мы собирались пировать на крыше.Мальчики пели.
Не было случая, чтобы я забыл воспользоваться мазями изатемнить кожу, дабы походить на человека. Не было случая, чтобы я не втер их влицо и ладони. Не было случая, чтобы я не украсил одежду дорогими каменьями ине надел кольца, чтобы отвлечь внимание. Не было случая, чтобы я подошелслишком близко к ярким свечам или к факелу при входе или на набережной.
Я отправился в святилище Тех, Кого Следует Оберегать, ипредался медитации, излагая Акаше суть своих желаний и переживаний:
«Мне нужен этот мальчик – мальчик, который теперь стал надва года старше; и в то же время я хочу подарить ему настоящую жизнь. Душамоя разрывается, сердце раскалывается надвое».
Никогда раньше я не мечтал о том, чтобы сотворить себебессмертного спутника, чтобы фактически воспитать юного смертного и мастерскиего подготовить для подобной судьбы.
Но теперь мне захотелось поступить именно так – и мысли обэтом не давали мне ни минуты покоя. Я смотрел на холодных как лед Мать и Отца ине находил утешения. Я не дождался ответа на свои молитвы.
Я уснул в святилище, но увидел только мрачные, тревожныесны.
Я увидел сад, тот самый, что всегда рисовал на стенах. Я,как и прежде, ходил по саду, и на нижних ветвях деревьев висели спелые фрукты.Потом появился Амадео. Он шел рядом со мной, но вдруг с его губ сорвалсяужасающий жестокий смех.
«Жертва? – спросил он. – Ради Бьянки? Как же так?»
Я вздрогнул и проснулся, тряся головой и растирая плечи,чтобы очнуться от кошмара.
– Я не знаю ответа, – прошептал я, словно он стоялрядом, словно его дух проник сюда, в святилище. – Просто мы встретились,когда она уже была женщиной – образованной, познавшей жизнь, настоящей убийцей,да, настоящей убийцей, совсем юной, но повинной в тягчайших преступлениях. Аты... Ты был беспомощным ребенком. Я мог изменить тебя, мог вылепить таким,каким хотел, – что я и сделал.
