Если бы я таил в душе злость, то бы сказал, что он боялся, что я вытащу на обозрение публики его грязное белье, если предстану перед судом. Но Гови этого не заслужил. Мне кажется, он скрыл улику, потому что пожалел меня. Он даже проведал меня, когда мне разрешили принимать посетителей. Сказал, что решил уехать из города. Попросил, чтобы я молчал насчет его отношений с Ником, и пожелал всего хорошего.
Пока я выздоравливал, меня терзали внутренние голоса-параноики. «Билл не умер, — шептали они. — Труп он мог раздобыть так же легко, как бутылку молока. Опытный пиротехник, он мог расположить заряды так, чтобы ты вылетел в окно, а инки отправились в ад, а сам ушел без царапины». И так далее и тому подобное, днем и ночью, без перерыва.
Я не верил голосам, но не мог от них избавиться. Я знал, что только мучаю себя, что по привычке вижу предательство даже там, где его нет. Но часть меня была убеждена, что Билл где-то там, за стенами больницы, ждет возможности со мной покончить, и я часто просыпался от собственных криков, потому что видел его в кошмарных снах.
Когда стал четче соображать, я стал думать о Билле и своем отце. Что Вами ему сделал? Вами мог убить близкого ему человека, но это объясняло только мотивацию Билла. Это не проливало свет на его стремление достать Вами через меня и на то, почему он посвятил всю свою жизнь тому, чтобы научиться манипулировать мной. С какой стороны я на это ни смотрел, никакого смысла не видел. У меня возникло жуткое ощущение, что и не увижу никогда.
Что же касается виллаков, моего отца и его приятелей-аюамарканцев…
Они все исчезли. Жрецы, как я решил, попрятались, а вот аюамарканцы исчезли с лица земли, как и предсказывал Кардинал. Никто, кроме меня, не помнил имен Амы Ситува, Леоноры Шанкар и других, значившихся в аюамарканском списке. Они испарились из всех отчетов, а также из памяти горожан. Никто не помнил аюамарканцев, даже Кафран Рид божился, что никогда не имел дочери и не слышал имя Ама.
Было только одно исключение: Паукар Вами. Его имя продолжало жить. Память о нем у людей была нечеткой. Например, когда я спрашивал Фабио, он припомнил только смутные слухи насчет убийцы, но все же небольшая часть легенды сохранилась в людской памяти.
Неужели настоящее зло невозможно выкорчевать? Или ужас продолжает жить в человеческом подсознании? Или просто виллакам не удалось окончательно стереть воспоминания о Паукаре Вами из памяти тех, кто его знал? Я все еще не верил, что слепые жрецы были так всесильны, как утверждал Кардинал. Зеленый туман, который накрывал город десять дней после смерти Кардинала, действительно подтверждал их невероятные возможности, но способность вызывать туман вовсе не означает, что вы можете создавать жизнь по своему желанию. Аюамарканцы могли быть обыкновенными людьми, подвластными жрецам. После того как они выполнили свое задание, их уничтожили, а тем, кто их знал, промыли мозги, добившись частичной потери памяти.
Притянуто за уши? Верно. Но даже в этом больше смысла, чем в их рассказе.
Разумеется, если аюамарканцы были неземными существами — учтите, я говорю если, — то Вами был уникален, ведь в отличие от остальных «соплеменников» он мог иметь детей и исследовать мир за пределами города. Не из-за этого ли все еще ощущается его присутствие? Через меня и других своих детей он связан с реальностью. Не поддерживаем ли мы самим нашим существованием легенду о нем, в результате чего он остается частично живым? И не потому ли я четко помню его и других аюамарканцев?
Я подумывал о встрече с Капаком Райми, преемником Кардинала. Раз мне судьбой было предписано разделить с ним власть над городом, возможно, он, как и я, помнит аюамарканцев? Было бы интересно обсудить с ним положение. Но это бы означало играть на руку виллакам, а я не намеревался делать что-либо на пользу этим настырным мерзавцам.
Я все ждал появления слепцов, но, похоже, их смутила гибель двух своих посланников. Никаких больше полуночных визитов, никаких признаков слежки, никаких угроз или предвестий, что они против меня что-то замышляют. Возможно, они отказались от меня и занялись одним из других сыновей Вами — или выжидают, давая мне возможность поправиться полностью и начать новую жизнь, чтобы вернуться и снова ее разрушить.
Если их задумка такова, то им крупно не повезло. Никакой новой жизни я начинать не собирался. Теперь моя стезя — одиночество. Теперь возле меня никогда не окажется никого, кто может пострадать.
Однажды днем я поехал на велосипеде к строящемуся памятнику Манко Капаку. Как и раньше, что-то меня тянуло туда. Статуя победно вырастала. До завершения было еще очень далеко, но арматурный скелет верхней половины тела строители уже смонтировали. Жаль, что Зиглер не дожил до того, чтобы это увидеть. Он бы оценил, в отличие от меня.
Пока находился на стройплощадке, я вспомнил о решении, которое принял в доме Билла. Я никогда не был мечтателем. Я родился, чтобы вести скучную жизнь, и всегда отбрасывал в сторону любые благородные стремления как пустую фантазию. Но в свете предложения виллаков…
Может быть, я сумасшедший, что отказался? Я не жалел о сделанном выборе. Билл не ошибался: из меня получился бы никудышный правитель, — но я не мог не думать, какой была бы моя жизнь, если бы я согласился на предложение. Ал Джири — повелитель города.
Ха!
Я так и не вернулся в свою квартиру. Не мог войти туда после всего, что там произошло. Я старался избегать Али и других доброжелателей, которые стремились внести хоть немного света в темную преисподнюю моей жизни. Я не рисковал подпустить кого-нибудь близко к себе. Теперь я всегда должен быть сам по себе. Никаких любовниц, друзей, соратников — никого. Я снял в захудалом районе города маленькую квартирку, где практически замуровал себя, оборвав все связи с внешним миром.
Через некоторое время я купил бутылку дешевой водки и поставил ее на тумбочку у изножья кровати. Я часами лежал, всматриваясь в чистую глубину, видя там ад и Билла, протягивающего ко мне руки из огненной ямы. Я часто в ответ протягивал ему свои руки; наши пальцы никогда не соприкасались, но они сближались с каждым днем. Спустя всего несколько дней я поддамся очарованию бутылки и стану искать в ней убежища — пьяного забытья.
Но пока ждал, когда водка разрушит мою решимость и возьмет меня в плен, в одну из своих дневных прогулок я дошел до развалин дома Билла, желая встретиться с призраками из моего прошлого. Никто не разобрал обгоревшие руины, а дождь превратил их в кашу из сажи. Неприятную, отталкивающую, зловонную. Я бродил по развалинам. Перешагивал через расколовшиеся кирпичи, обгоревшие балки, осколки ваз, размокшие петарды.
Я заметил странность, только когда собрался уходить, хотя эта мысль уже ворочалась в глубине моего сознания. Наверное, поэтому я и пришел. Я давно это подозревал.
Я снова осмотрел руины. На этот раз с определенной целью. Их там не было. Никакого следа.
Вернувшись домой, я умылся и побрился — впервые после выписки из больницы. Затем направился в участок, где работал Билл. Его коллеги искренне мне сочувствовали, поэтому позволили просмотреть фотографии, которые были сделаны тогда, когда пожар еще не был потушен полностью. Фотографии делались в самых разных ракурсах. Я рассматривал снимки через лупу. У меня ушли на это часы, но я был терпелив. В конце концов я вернул досье. Ничего не сказал, поблагодарил сгорающих от любопытства полицейских и ушел.
