задевало. Пусть какие хочет мины делает, лишь бы подол по его желанию поднимала.
Жена. Да, вот жена последние годы и вправду изменилась. Если в первое время их супружества она выказывала ему пренебрежение и нежелание, то уже пару лет как именно Элеонора Августа инициировала их близость. Но Волкову казалось, что её внимание — это всего лишь способ конкурировать с госпожой Ланге, которая стала для его супруги главным врагом. И настойчивые, и скорее деловые, чем романтические, притязания жены, признаться, имели некоторый успех. После того как он растрачивал на неё весь свой любовный пыл, ему в следующий день или даже два было просто лень ехать в прекрасный домик на берегу реки.
В общем, с маркграфиней всё было по-другому, она, казалось, нашла в нём то, чего у неё никогда не было, а он вспоминал то, о чём давненько уже позабыл. И название тому было «страсть».
Обнажённая женщина лежала на боку, повернувшись к нему спиной, она прижималась к нему, полусонная, чуть хмельная и усталая, а он трогал ей грудь, целовал в плечо и шептал:
— Вы прекрасны, Ваше Высочество.
И она, прижав его ладонь к своей груди, вдруг сказала ему:
— Зовите меня Оливия, барон.
— Оливия? — Волков удивился, ведь это было не первое её имя.
— Да, так меня зовут, вернее, звали… самые близкие мои люди, — отвечала она. — Моя матушка, батюшка, мой муж… — тут она сделала паузу. — И самая близкая моя подруга, с которой я выросла. А как вас зовёт ваша жена, барон?
— Моя жена? — признаться, он сам тут удивился, но его жена… не звала его никак. «Супруг мой» — это когда она обращалась к нему лично. Еще «господин мой». Когда говорила о нём с кем-то, даже со слугами, так называла его «бароном». Так и говорила: «Чего тянете с ужином, ждёте, пока барон осерчает?». Он никогда о том не задумывался, но, кажется, она как будто… стеснялась имени Яро. Странно смотрела, если не сказать злилась на Роху, когда тот в застолье, да ещё и громко, спьяну так обращался к нему. Да и его фамилию Фолькоф она, кажется, не жаловала, веля себя представлять при случае либо баронессой, либо госпожой Эшбахта. В общем… — Моя жена по имени меня не зовёт.
— А как же вас зовут ваши близкие? Ваша сердечная подруга как вас называет?
«Опять она про это!».
Волкову не нравились эти её разговоры про жену и про госпожу Ланге, и поэтому он ответил:
— В рыцарской книге кафедрала Ланна и в уложении о дворянстве Ребенрее я прозываюсь Иеронимом. Но моя сестра и мой старый боевой товарищ зовут меня Яро.
— Яро? — она, кажется, улыбалась. — Вы, видно, из Эгемии?
— Нет, мой отец был из далёких восточных земель, он был шкипер и схизмат, он дал мне это имя.
Она поворачивается к нем лицом.
— Удивительный человек, и имя у вас удивительное.
— Удивительный? — Волков усмехнулся. — Чего же во мне такого удивительного?
— Вы даже не знаете, насколько вы храбры, — отвечала женщина. — Видела я славных рыцарей на турнирах, записных храбрецов, что выходили или выезжали на поединок, но уж не думаю я, что кто-то из них отважился бы, подобно вам, один выйти против многих. И не в турнире, а в настоящей схватке на смерть.
«Неужто это и вправду выглядело так героически?». Ему, старому солдату, правофланговому гвардейцу, занимавшему самое опасное место что в колонне, что в баталии, это восхищение принцессы было несколько непонятно. А она тем временем продолжала:
— И ведь вы знали, когда шли вы в эту землю вызволять меня, что вам предстоит схватиться с настоящими колдунами, людьми лютыми и безбожными, но всё равно пошли.
— Знал, — признаётся он.
— Так почему же вы не испугались, почему пошли?
— Как «почему»? — генерал даже удивился. — Война ведь моё ремесло, а с колдунами я уже имел дело, тут ничего нового для меня нет. В общем… За то мне и земли сеньором в лен даны, чтобы я его врагов к покорности склонял, — он снова усмехнулся. — А вам бы, Ваше Высочество, романы писать.
— Так разве жёны пишут романы? — в свою очередь удивилась она.
— Кажется, встречал я одну книгу, что женой написана, — вспоминал генерал.
— И что же, вы полагаете, я смогу? — спросила она, и в голосе её слышалась искренняя заинтересованность в его мнении. И тогда генерал снова целовал её плечо и отвечал:
— Я не полагаю, я знаю, что вы сможете; я за всю свою жизнь ещё не встречал такой умной женщины, как вы.
— Счастлив, должно быть, Ребенрее, имея такого рыцаря, как вы.
А после прижалась к нему всем телом, и даже ножку на него возложила, и стала целовать его в губы, поцелуем необыкновенно долгим и страстным.
* * *
Не обманулся Мильке, обещая маркграфине и генералу, что уже к вечеру они покинут злосчастную землю. Уже в три часа пополудни в узком месте меж горных круч появилась та самая застава, которую Волков отлично помнил и на которой до сих пор ещё собирали с проезжавших телег деньги. Около заставы было несколько гружёных телег, которые внимательно осматривал толстый таможенник. Увидав спускающийся отряд под бело-голубым знаменем, и таможенник, и стражники скрылись в помещении заставы, от греха подальше. Но Волков, который как раз в это время разговаривал с Брюнхвальдом, с пригорка всё это видел.
«Тельвисы сбежали куда-то, а эти всё деньгу собирают!».
Генерал с этим мириться не хотел, вернее, не хотел, чтобы колдунам или жуликам-таможенникам досталось не причитающееся им теперь серебро. И посему он позвал к себе Неймана и сказал ему:
— Капитан, вон в той заставе, кажется, есть деньги, которых там быть не должно. Фаркаши теперь не вправе собирать тут пошлину за проход, маркграфиня отбирает у них лен за вероломство.
— Я понял, господин генерал, — отвечал ему капитан. — Возьму людей, да и перетряхну эту разбойничью заставу.
— Кстати, капитан, заберите ещё у них оружие. Ни к чему оно им теперь.
Принцесса слышала весь их разговор, и потому, когда капитан уехал выполнять приказ, она спросила у генерала с некоторым опасением:
— Полагаете, что другие вассалы Винцлау примут спокойно весть, что я лишила кого-то старого наследственного права, не мною данного?
—
