К счастью, судьба к нему благоволила. Чего стоит одно только шефство Юрия Кузнецова! Дмитриев не нуждался в «локомотиве», но поддержка корифея современной поэзии и поднимала его в глазах пишущей братии, и открывала двери такого авторитетного журнала, как «Наш современник», не говоря уже о других. А по-отцовски доброе и заботливое отношение старшего товарища по цеху поэтов Николая Старшинова!.. В таких случаях говорят: повезло. И не только Дмитриеву. И его литературным учителям или шефам (кому как нравится). Открывать и поддерживать молодое дарование такого органичного и мощного внутреннего потенциала – счастье и для них тоже. И вполне заслуженно Николай ещё при жизни услышал о своём творчестве немало и добрых, и высоких слов, что, согласитесь, бывает не так уж и часто.
Немалую роль в этом сыграла не только искренняя, но и максимально правдивая нота его стихов. И рифмованные вирши на тему, коими буквально забиты нынешние издания, были чужды ему, как всё надуманное, не согретое сердцем. Не знаю, помнил ли он реплику Салтыкова-Щедрина, что «Из всех видов болтовни, несомненно, самый ужасный – болтовня литературная», но как никто умел попасть «в десятку», вскрыть самые болевые точки нашей жизни, ту же пресловутую тягу к спиртному.
…Есть на донце в бутылке красивой… Жуть берёт! Неужели она Пересилила русскую силу? — Не года, не любовь, не война.
(«Помолчим о загубленной силе…»)
А уж такие строчки и вовсе дорогого стоят:
…Кто-то сытый, из новых, из этих, – Возрождается Русь! – говорит. Купол краденым золотом светит, Словно шапка на воре горит.
И, конечно, нет настоящего поэта без стихов о любви. У Николая Дмитриева они не отражение неясной мечты, не покрытые флёром туманные строки. В них бьётся сердце земного, но от этого не менее прекрасного чувства. И нет сомнения, что способствовала этому его жена, друг и берегиня в одном лице – Алина, которая и сегодня несёт свой крест любви и ответственности за память о талантливом муже.
Я смотрю, какая ты красивая, Как умеешь красотой согреть. Я хочу восторженным разинею Долго-долго на тебя смотреть. Я словарь мечтаю в шапку вылущить, Чтоб встряхнуть покрепче шапку ту И слова единственные вытащить Про твою большую красоту. Красота растит меж нами трещину. Но, забыв, что трещина растёт, Я смотрю на маленькую женщину — Я любуюсь, как она идёт…
У Николая есть и такие, удивительные по ёмкости, точности и глубине строки:
Живу спокойней и ровней, Иду задумчивою Русью, Как реки родины моей, Не изменяющие руслу…
Вот почему для него были священны страницы нашей истории, связанные с Великой Отечественной, с отцом, её участником, со всей той бедой, что постигла целый народ и каждого в отдельности. И боль за родного человека, которого не отпускает память о жестоких боях, и гордость за таких, как он, – всё это в каждой строке, каждом дыхании поэта, когда речь заходит о тех годах.
Осталось уж не так и много Скрипеть до смертного конца. Я знаю: у того порога Увижу хмурого отца… И спросит он не без усилья, Вслед за поэтом, боль тая: – Так где теперь она, Россия, И по какой рубеж твоя? Нет у меня совсем ответа. Я сам ищу его во мгле, И темное безвестье это Удерживает на земле.
Увы, безвестье это и по сегодня мучает многих, кому не всё равно, что будет со страной, одолевшей жестокий, страшный в своём рвении, фашизм, но порой сдающей без борьбы исторические и нравственные позиции.
Но жизнь есть жизнь, и в ней много всего, в том числе, к счастью нашему, – юмора. Николай умел пошутить – не пóшло, как нынче это водится, особенно на ТВ, – а с умом и, конечно, изюминкой, что нашло отражение и в некоторых его стихах.
– Опять с тобой одни несчастья, — Ты сам себе торопишь гроб, Ты распадаешься на части, — Жена мне правду тычет в лоб. — Как ты, твоя в запое муза, И я ей дверь не отворю! – На мне сказался крах Союза, Распад державы! – говорю. — Пусть нам в Крыму не светит вилла, Но мне без Крыма тяжело, И горло Финского залива, Как судорогою, свело. И азиатское подбрюшье, Как Солженицын говорит, От воспаления синюшно, Хоть
