увидел меч.
Меч был почти таким же большим, как мальчик.
— Положи его, — сказал он.
Он подумал о мальчике-конюхе, здоровенном парне, и поспешил в конюшню, запахивая потуже плащ.
Лошади ржали и топтались по стойлам; что-то их встревожило.
Он нашел мальчика, который обычно в это время ночи спал как убитый, сидящим на скамье для подковки лошадей, с широко раскрытыми глазами; несмотря на темноту, Роберт смог разглядеть очертания мальчика и увидел, что тот сжимает вилы.
— Пойдем со мной в дом, — сказал Роберт. — Винсенту кажется, что он что-то видел.
Мальчик покачал головой в почти полной темноте.
— Я приказываю тебе пойти со мной.
— Приказывай сколько хочешь, — сказал мальчик сдавленным голосом, — но я тоже кое-что видел. И я даже близко не подойду к этому дому.
— Ты заставишь меня рассказать кардиналу.
— Мне все равно, что ты расскажешь Дьяволу. И я знаю, где ты можешь его найти.
— Я приказываю тебе...
— Убирайся! — сказал мальчик, вставая и поднимая вилы.
Роберт вышел.
Винсент исчез.
Роберт нашел меч, который оставил мальчик, и поднял его, чувствуя себя нелепо. Он едва знал, как его держать, не говоря уже о том, чтобы замахнуться им на кого-нибудь. Он положил его обратно.
Он вошел в дом, подошел к гардеробной рядом с кухонным очагом и взял разделочный нож. Он прижал его к груди и застыл, не зная, что делать. Он прислушался. Ничего не услышав, он направился к лестнице, поднимаясь медленно и бесшумно.
Он услышал, как скрипнула половица, но не на лестнице, а в спальне кардинала.
Он попытался придумать, куда еще он мог бы пойти, и возненавидел собственную трусость; он мог бы пойти в квартиру сокольничего, но что бы он сказал? Я думаю, кто-то мог вломиться в дом, но я решил уйти от кардинала и спастись самому?
Ничего не оставалось, как пойти и посмотреть.
Он прокрался по коридору.
Дверь была открыта, и свет от свечи отбрасывал колеблющийся отблеск.
Он подкрался к двери и заглянул внутрь.
Человек — или что-то похожее на человека, если бы не цвет кожи, — стояло над кардиналом. Невероятно, но оно засунуло руку кардиналу в рот по локоть. Оно смотрело на Роберта снизу вверх, его рот был полон грязных зубов, глаза были черными, но почему-то светились; их было двенадцать?
Нет, шесть.
Теперь их было два.
Его кожа из болезненно-белой стала нежно-розовой, а затем начала обвисать и покрываться морщинами.
С каждым мгновением оно становилось все больше похожим на кардинала.
И оно заговорило голосом кардинала.
— Возвращайся в постель, мой дорогой. Не выходи из дома. Будь милым, и завтра ты получишь свою шляпу.
Глаза кардинала неподвижно смотрели в потолок, его перекошенный рот был открыт так широко, что в уголках выступила кровь, а мягкая шея сморщилась, как будто на ней вздулись жабры.
— Пожалуйста, не заставляй меня повторять.
Кардинал дернулся под одеялом.
Роберт бросил нож и ушел.
Он лежал на своем тюфяке, прислушиваясь к тихим звукам, доносившимся из соседней комнаты.
К утру он убедил себя, что не слышал их.
Кардинал пришел к нему с первыми лучами солнца и спросил, не приснился ли ему плохой сон. Да, ему определенно приснился. Кардинал осторожно затащил его в свою спальню, и Роберт ему позволил.
Он позволил все.
Все казалось нормальным.
За исключением того, что кардинал Кириак теперь спал на спине.
ТРИДЦАТЬ-ВОСЕМЬ
О Кольцах Лазаря и Купальщиках
Крупный монах в капюшоне и коротко стриженная девочка смешались с беднотой Авиньона, которая текла ко дворцу, словно вторая Рона, в разноцветных капюшонах, накидках и шляпах. Хотя многие из них были одеты в одежды богатых покойников, все они страдали от голода; это заставляло их забывать о страхе перед Великой Смертью или, по крайней мере, защищаться от нее только тряпками, которыми они прикрывали лица, протискиваясь к столу Папы. Они уже отведали щедрости Папы в пиньотте, но там они получили только овощи и хлеб, которых не хватило на всех; здесь, на площади перед громадным дворцом, под маленькими остроконечными башенками, торчащими вверх, как козлиные рога, запах жареного мяса сводил их с ума, и у них слюнки текли.
— На закате, — кричали глашатаи, и теперь они смотрели на небо на западе; многим из них уже был приятен уход солнца, поскольку оно каждый день призывало их отложить молотки, косы и ведра и подойти к своим очагам, чтобы поесть и рассказать истории, но это был первый публичный пир с тех пор, как на город обрушилась Чума.
Это будет нечто.
Когда последний бледно-голубой цвет на небе сменился цветом индиго, герольд со скрещенными ключами протрубил в трубу, и двери, ведущие во Двор чести, распахнулись.
Толпа хлынула внутрь, стараясь не давить друг друга, но пробираясь как можно ближе к передним рядам, чтобы первыми отведать угощения. Сначала, конечно, прозвучали слова, слова на латыни, из кадил поднимался странный и пьянящий дым, слова на французском о том, как грядущая война будет видна с Небес. Слова о кардинале Ханикотте и о том, как Господь узнал своих и призвал их к возвышению.
Потом началась сумятица.
Двое мужчин в желтых шляпах с нашитыми на груди желтыми кругами протолкались вперед, зовя на помощь; они сняли шляпы. У одного из мужчин на голове была запекшаяся кровь, а лицо покрыто грязью в тех местах, где он в спешке пытался смахнуть рукой штукатурную пыль. Они евреи, сказали они. Дети Авраама и лояльные граждане Авиньона. Появилась какая-то мерзость. Нечто злое ворвалось в гетто и разрушало дома.
— Оно сделано из людей! Чудовище сделано из людей!
Толпа ахнула, и в наступившей вслед за этим тишине издалека донеслись звуки отчаяния и ужаса.
Толпа начала перешептываться.
— Если мы называем Бога по-разному, значит, у нас один и тот же Дьявол! Помогите нам в борьбе с ним, Ваше Святейшество! Мы умоляем вас!
При этих словах оба мужчины упали на колени и простерли руки в мольбе.
Люди во дворе начали кричать: «Да!», «Помогите им!» и «Пожалуйста!», и они двигались и колыхались, как живое существо, желающее отреагировать на угрозу.
Святой отец встал и успокоил их, подозвав небольшую группу солдат и поговорив наедине с их сержантом, который выпучил глаза от услышанного, но затем опустил голову и кивнул.
— Этого недостаточно! — в отчаянии воскликнул человек с окровавленной головой. — Вы его не видели!
Кардинал Кириак встал и сказал:
— Если здесь Дьявол, солдаты церкви его прогонят. Если это истерика обманутого народа, они будут желать Дьявола.
Один или двое в толпе рассмеялись, но большинство было слишком встревожено искренностью и ужасом услышанной мольбы.
Солдаты направились в еврейский квартал, уводя за собой мужчин.
Из-за нового крыла дворца донесся далекий, но отчетливый женский крик.
— Если Дьявол находится в их квартале, — сказал папа, —
