обманывала, что он решил, будто я оценю его заслугу, когда он покажет мне эту бездну варварства.
У меня жгло глаза. Я вырвала руку, отвернулась от картины пира и пошла обратно.
– Ты лгал мне.
– Я потакал твоим детским фантазиям, зная, что однажды ты их перерастешь.
Он думал, что я стану как он и мне будет наплевать так же, как было наплевать ему. Но он ошибался. Я подумала о Райне, который был вампиром больше двухсот лет и все равно с каждым ударом сердца скорбел по своей человеческой натуре.
Мне вдруг тоже захотелось оплакивать свою человеческую природу. Так, как я оплакивала Илану.
У двери кабинета я резко остановилась, повернулась к Винсенту и нервно выдохнула:
– Почему ты хочешь, чтобы я стала твоей кориатой?
Ответ я знала. Винсент хотел, чтобы я участвовала в Кеджари, хотел, чтобы я стала его кориатой, потому что это был единственный способ превратить меня в подходящий объект для его любви.
Мой отец любил меня, я не сомневалась. Но любил вопреки тому, что я собой представляла. Любил во мне то, что можно было слепить похожим на себя.
У Винсента заиграли желваки. И снова мельком почудилась незримая битва между королем и отцом. Он закрыл за нами дверь и оперся на нее.
– Потому что я хочу, чтобы ты полностью реализовала себя, – сказал он наконец. – Хочу, чтобы ты была сильной. Могущественной. И еще я хочу… Чтобы ты была моей дочерью. Во всех смыслах. Потому что, змейка, ты больше похожа на меня, чем когда-либо походила на них.
Он был прав, и это было отвратительно.
Мой голос прозвучал сдавленно, почти срываясь.
– Сегодня я этого стыжусь.
Эти слова поразили Винсента, как удар в сердце. На его лице на долю секунды промелькнула обида и немедленно сменилась ледяным гневом.
Винсент-отец исчез.
Винсент-король подошел ко мне, и с каждым медленным шагом хищника в его серебристых глазах росла ярость.
– Стыдишься? – тихо повторил он. – Стыдишься?! Я дал тебе все. Я сделал тебя тем, что ты есть. Я мог тебя убить. Многие считали, что мне следовало так поступить. А ты… ты говоришь, что меня стыдишься?!
Я была неплохим бойцом, но не настолько искусным, как Винсент. Когда он схватил меня за руку, я не успела даже шевельнуться. Ну и еще для меня оказалось полной неожиданностью, когда он жестко вывернул ее и швырнул меня об стену. Он стоял так близко, что я видела каждую линию пульсирующей печати наследника, каждый сияющий всплеск магии, поднимающийся от каждого чернильного штриха, такого же резкого, как полные ненависти черты его лица.
– Кем бы ты предпочла быть, если не хочешь быть моей дочерью?
Его ногти впивались в мою кожу сильнее и сильнее – так, что показалась кровь.
– Хочешь вместо этого быть моим врагом? Это бы ты предпочла?
Раньше я никогда, ни разу в жизни не боялась Винсента. Но теперь испугалась.
Он смотрел на меня не как на дочь. Он смотрел на меня даже не как на человека. Хуже.
Он смотрел на меня как на угрозу.
– Винсент, отпусти меня.
Я хотела, чтобы голос не дрогнул, но не вышло.
– Отпусти меня.
Но может быть, дрогнувший голос и спас меня, потому что Винсент-король сразу исчез, а Винсент-отец устрашился сам себя.
По его лицу прокатилась волна ужаса. Винсент опустил взгляд на свою руку, которая плотно обхватывала мой локоть, на красную кровь и пурпурные синяки, выступившие под его железными пальцами.
Он выпустил меня и отошел назад, провел ладонью по волосам.
Его трясло.
– Орайя, я… я…
Он не стал бы извиняться. Король ночерожденных ни перед кем не извиняется. А если собирался, то мне не хотелось этого слышать. Мне не хотелось больше ничего от него слышать.
Я думала, он остановит меня, когда я открыла дверь.
Но он не остановил.
Теперь здесь их было больше, чем когда-либо. Из-за того, что мы с Райном со времени Полулуния не имели возможности приходить в человеческие кварталы, здесь все кишело вампирами. Они двигались лениво. Убивать их было легко.
Раньше я бы порадовалась. По крайней мере, можно было облегчить неприятные мысли в голове, снова и снова втыкая клинок в грудь. Но сейчас я лишь становилась злее. Они настолько о нас не задумывались, что им даже не приходило в голову осторожничать. Но если я и обретала радость в том, чтобы видеть умирающий свет у них в глазах, она была недолгой и с каждым разом слабее предыдущей.
Четвертого за ночь я убила в переулке рядом с пабом, куда захаживали мы с Райном. Ночь выдалась очень длинной. Наверное, уже скоро рассвет.
Я не могла заставить себя об этом тревожиться. Ни о том, ни о другом.
С этим вампиром я не забавлялась. Сразу в сердце. Он так испугался, что в конце описался. Пришлось отступить в сторону, чтобы не угодить в лужу у него под ногами.
Он нацеливался на ребенка. На маленькую девочку. Готовился лезть за ней в окно. Такое случалось редко. Мне почти не встречалось такого, чтобы они были готовы ползти за своей добычей в дома.
Тело опустилось на землю и безвольно растянулось в грязи. Я встала рядом с ним на колени, чтобы вытащить оружие.
Он считал, что эти люди принадлежат ему по праву. Их дома – не дома, а звериные логова, которые можно обшарить. Клетки с курами, куда можно запустить руки и достать добычу. Может быть, облако смерти над этими последними неделями заставило их считать, что нет никакой защиты кварталов, никаких последствий.
«Это домашний скот», – шипел мне Винсент.
Только сейчас мне пришло в голову, что люди как раз и содержались здесь в качестве домашнего скота. Человеческие кварталы были не для того, чтобы защищать людей. А чтобы их разводить. Потому что это же, проклятье, будет обидно, если в Доме Ночи не останется людей. Как же тогда попить крови?
У меня побелели от напряжения пальцы, которыми я стискивала рукоять клинка, торчавшего из груди моей жертвы.
Этот урод чувствовал беспомощность пять секунд. Пять секунд из нескольких веков своей жизни. Тогда как нас в ней воспитывали, ее вытатуировали на наших душах, на все краткое время нашего жалкого существования.
Я перестала ненавидеть себя за всю свою человеческую слабость.
Нет, теперь я ненавидела за эту слабость – их!
Я вытащила клинок из тела, но вместо того, чтобы вложить в ножны, ударила еще раз. Капли черной крови обрызгали мне лицо. Потянуть на себя. Теперь
